История одного предателя - Николаевский Борис Иванович - Страница 33

В этих условиях много шансов, что компания Боевой Организации не имела бы успеха и в том случае, если б в дело не вмешалась измена. А она вмешалась, — и в обстановке побеждавшей реакции начала плести такие причудливые узоры, каких не смог бы выдумать наделенный даже самой богатой фантазией романист.

Глава X

Измена Гапона

Известия о трагических событиях петербургского «кровавого воскресения» 9–22 января 1905 г. в загадочных героических тонах рисовали фигуру вождя этого движения, священника Гапона, который с крестом в руке вел народные массы к царскому дворцу в поисках справедливости и свободы. Читатели зарубежных газет в течение ряда дней с напряженностью искали известий об его судьбе: пули пощадили его, — но удастся ли ему избежать ареста? Берлинский «Vorwarts» первым оповестил мир о благополучном прибытии Гапона в Женеву. Все спешили приветствовать его. Только старый В. Адлер, хорошо знавший людей, скептически говорил, что для революции было бы лучше числить имя Гапона в списке своих погибших героев, чем продолжать иметь с ним дело, как с вождем. С этим скоро все согласились.

Слава и деньги погубили Гапона. О нем писали во всех газетах, его фотографии продавались во всех магазинах, за свою автобиографию он получил громадные деньги. В нем развилось тщеславие, желание везде и всюду играть главную роль. Встать в ряды больших, в течение ряда лет сложившихся революционных коллективов он не сумел. В начале заявил о своем вступлении в ряды социал-демократов, но, осмотревшись и увидав, что в этой партии он сможет играть только второстепенную роль, он уже через несколько дней поспешил уйти из нее. Несколько дольше задержался он в рядах партии социалистов-революционеров, но и здесь не соглашались объявить его «вождем»: для этого он действительно не имел данных. Тогда он порвал и с социалистами-революционерами и сделал попытку создать свою собственную, независимую от революционных партий организацию. Здесь он действительно был «вождем», — но за то кроме «вождя» в этой организации никого не было, никакой революционной работы она не вела, никто за ней не шел. Были только деньги, — и притом довольно большие: под имя Гапона давали и многие русские, и иностранцы. А в личной своей жизни Гапон скатывался со ступеньки на ступеньку: стал завсегдатаем лучших кабаков в Париже и др. городах, в которых бывал, играл в Монтэ-Карло, тратился на женщин, в пьяном угаре этих кутежей растеривая все связи с идейными революционерами.

«Дни свобод» застали его идейно и морально уже выпотрошенным, не пользующимся в революционных рядах ничьим доверием, ничьим уважением. Когда в ноябре он приехал в Петербург и сделал попытку создать свою организацию, за ним не пошел никто. Но охотники эксплуатировать его имя и его былую популярность в интересах различных темных дел, конечно, нашлись: в тесные сношения с ним вступил некто И. Ф. Манасевич-Мануйлов, — полицейский сыщик и журналист бульварной прессы, в то время состоявший в качестве чиновника для особо-грязных поручений при гр. Витте. Он скоро сообразил, что Гапон теперь пойдет на все и начал сводить его с руководителями полицейского сыска. Несколько раз Гапон виделся с Лопухиным, который теперь состоял в отставке, но прилагал судорожные усилия, чтобы вновь быть припущенным к делу политического розыска. Затем начались встречи с Рачковским.

Этот последний умел обходить и не таких людей, как Гапон, — а главное имел достаточно средств, чтобы купить его. Сначала шли разговоры о высокой политике, — о том, что правительство жалеет о событиях «кровавого воскресения», что тогда вышло «печальное недоразумение», которое больше не повторится; что теперь все понимают и ценят Гапона и очень нуждаются в его помощи для того, чтобы направить рабочее движение в России по руслу мирного развития, — чтобы вырвать его из под влияния тех самых социал-демократов и социалистов-революционеров, которые с таким пренебрежительным третированием относятся теперь к Гапону. А когда стало ясно, что Гапон попадается на закидываемую приманку, то разговоры перешли на вещи более конкретные и более близкие сердцу Рачковского; последний стал жаловаться на то, что террористы с их покушениями препятствуют нормальному развитию страны и что если бы удалось устранить опасность террористических актов, правительство смогло бы смелее пойти по пути реформ.

Встречи происходили в отдельных кабинетах лучших петербургских ресторанов. Разговоры шли за ужинами. Казенных денег Рачковский на угощение не жалел, особенно с того момента, когда увидел, что Гапон далеко не равнодушен к хорошей еде и тонким винам. «А едят они как хорошо, если бы ты знал», восклицал позднее Гапон, рассказывая об этих ужинах. За таким угощением язык Гапона развязывался, — тем более, что пьянел он легко и быстро. Это было, конечно, на руку Рачковскому и помогало ему перейти к прямым предложениям.

«Вот я стар, — жаловался он, рисуя перед Гапоном заманчивые перспективы. Никуда уже не гожусь. А заменить меня некем. России (т. е. русской политической полиции) нужны такие люди, как вы. Возьмите мое место. Мы будем счастливы. Но вы должны нам помочь. Осветите нам положение дел в революционных организациях».

Охмелевший и подкупленный лестью Гапон сдался на эти предложения и мало помалу рассказал все, что знал о делах в революционном лагере, — в особенности все, что знал о террористической деятельности социалистов-революционеров, о Боевой их Организации. Не отказал он в своей помощи Рачковскому и на дальнейшее: он был уверен, что завербует себе в помощники своего хорошего знакомого и друга инженера П. М. Рутенберга, который и теперь близко стоял к Боевой Организации, и через него сможет разузнавать обо всех новых планах террористов.

Рачковский был упоен успехом. Ему казалось, что теперь то он создаст прочную центральную агентуру, которая будет давать ему сведения о Боевой Организации. Он понимал, что Гапон будет стоить ему очень дорого. Но игра казалась стоящей свеч.

Так как вопрос был слишком ответственный, то Рачковский сообщил о своих переговорах с Гапоном министру внутренних дел Дурново. Этот последний к обсуждению вопроса привлек начальника петербургского Охранного Отделения полк. А. В. Герасимова. Рачковский сделал подробный доклад обо всем ходе своих переговоров с Гапоном. Он считал, что Гапон сумеет завербовать Рутенберга и весьма оптимистически расценивал те перспективы, которые в этом случае открываются перед политической полицией. По рассказам Герасимова, он с самого начала далеко не разделял этого оптимизма. Особенно мало вероятным ему показался план привлечения Рутенберга: последнего он знал, — за полгода перед тем Рутенберг был арестован и, во время допросов в Охранном Отделении, произвел на Герасимова впечатление стойкого и убежденного революционера. А так как из данных полицейского наблюдения было известно, что Рутенберг очень выдержан в личной жизни, — не пьет, не увлекается женщинами, — то Герасимов не верил и в то, что Гапону удастся деньгами соблазнить Рутенберга на измену.

В виду этих сомнений Дурново предложил Рачковскому устроить свидание Гапона с Герасимовым, чтобы последний мог проверить свои выводы на основе личного впечатления. Без большой охоты (в Герасимове он видел опасного конкурента, которого Дурново настойчиво выдвигал вперед) Рачковский принужден был согласиться.

Свидание состоялось в Cafe de Paris, и в результате его Герасимов только укрепился в своем недоверии к планам Рачковского-Гапона: последний произвел впечатление человека легкомысленного и болтливого, большого хвастуна. Сам он действительно был готов выдать все, что знал, но из его ответов было видно, что связей с активно действующими террористами он больше никаких не имел и надеялся только на Рутенберга, который якобы предан ему лично и пойдет за ним куда угодно. Так как Гапон не производил впечатления человека, который может импонировать серьезным людям, то Герасимов больше, чем сомневался в основательности его надежд на Рутенберга и вполне определенно сказал об этом Дурново. Тем не менее, в виду настояний Рачковского Дурново предоставил последнему продолжать переговоры с Гапоном.