История одного предателя - Николаевский Борис Иванович - Страница 36

Глава XI

Примирение Азефа с Департаментом Полиции

В настоящее время, оглядываясь на прошлое, трудно даже понять, как могли руководители Центрального Комитета и Боевой Организации, — люди, казалось, обладавшие достаточным опытом в подобного рода делах, — допустить те элементарно-грубые ошибки, которые были допущены ими при разработке плана двойной игры Рутенберга с Гапоном-Рачковским. В террористических предприятиях шансы успеха стоят в прямой зависимости от степени неожиданности наносимого удара. А между тем, ведя через Рутенберга свою игру с Рачковским, руководители Боевой Организации осведомили полицию не только о том, что покушение готовится на Дурново, но и о том, что наблюдение за намеченной жертвой производится террористами, переодетыми извозчиками: псевдо-покушение на Дурново, устроенное специально для того, чтобы выдать его Рачковскому, было точной копией того покушения, которое одновременно и параллельно готовилось против того же Дурново с самыми серьезными намерениями.

Конечно, ни сам Рутенберг, ни непосредственные его помощники не имели никакой связи с террористами, готовившими действительное покушение, и потому полиция, следя за Рутенбергом, не имела никакой возможности добраться до Боевой Организации. В этом отношении расчеты авторов плана игры с Рачковским были правильны. Но они упустили из вида, что полиция может пойти и другим путем: вообще усилить поиски террористов, переодетых извозчиками. А именно это и случилось в действительности.

Еще после арестов членов Боевой Организации в марте 1905 г., когда было установлено, что террористы применяют приемы работы в качестве извозчиков, полиция приняла ряд мер для организации наблюдения за постоялыми дворами, где жили извозчики. После получения известий о существовании извозчиков террористов, производящих наблюдение за Дурново, надзор этот был усилен. От содержателей постоялых дворов требовали представления сведений о всех извозчиках, которые в каком-либо отношении кажутся странными, не подходящими к общей массе людей этой профессии. Все такие случайные сведения тщательно проверялись. Одно из них натолкнуло на «боевика», участвовавшего в наблюдении за Дурново: приставленный к нему филер установил, что он выезжает на дежурства исключительно к дому, где жил Дурново, и часами стоит здесь, отказывая случайным седокам. Постепенно было выяснено, что этот «извозчик» связан с еще двумя такими же, как и он, «извозчиками» и с какими-то четвертым господином, который регулярно встречается с ними со всеми и явно руководит их работой.

Картина была настолько типична, что никаких сомнений относительно ее значения быть не могло. Оставалось производить аресты, но здесь встретилось одно весьма существенное затруднение: старший филер Тутышкин, руководивший наблюдением за этой группой террористов, в своих суточных раппортичках того четвертого террориста, который поддерживал сношения с «извозчиками», называл «наш Филипповский». «Мне это, — рассказывает А. В. Герасимов, бывший в то время начальником Охранного Отделения в Петербурге, — конечно, не могло не броситься в глаза». Вызванный для объяснений Тутышкин сообщил, что четвертого наблюдаемого он знает давно: лет за 5–6 перед тем его ему показал в Москве в кондитерской Филиппова (отсюда и прозвище: «Филипповский») тогдашний руководитель наружного наблюдения Е. П. Медников, который рассказал, что это один из самых важных и ценных секретных агентов, и что его надо старательно оберегать от случайных арестов.

В таких условиях производить арест было невозможно: можно было не только «провалить» агента, но и вообще навлечь большие неприятности. Герасимов отправился в Департамент, чтобы выяснить личность «Филипповского» и характер его отношений с полицией. Делал он это с тем большей охотой, что уже давно вел энергичную борьбу против ведения Департаментом самостоятельной агентуры, настаивая на передаче ее всей в его собственные руки. Но в Департаменте категорически отрицали не только какую бы то ни было связь с «Филипповским», но и простую осведомленность об этой личности. «Я, — рассказывает Герасимов, настойчиво просил проверить, чтобы не было недоразумения: может быть это какой-либо агент Департамента, известный под другим именем? Или случайно затесавшийся сотрудник из заграничной агентуры? Но Рачковский уверял, что никакого его агента около Боевой Организации нет и быть не может».

Объяснения в Департаменте не дали никаких результатов. Но указания Тутышкина были слишком точны и сам он был старым, вполне надежным и точным в своих указаниях агентом, чтобы его сообщениями можно было пренебрегать. Поэтому решено было сначала объясниться с самим «Филипповским», и для этого филерам было поручено арестовать его, но только так, чтобы факт этого ареста не мог получить огласки.

Приказ был выполнен в точности: числа около 15 апреля «Филипповского» подстерегли на безлюдной улице, около Летнего сада, когда он в сумерках шел после свидания с одним из «извозчиков». Как полагается по правилам, филеры схватили его под руки и «честью» попросили следовать за ними. «Филипповский» пробовал протестовать, но ему посоветовали «для его же пользы» не доводить дело до скандала на улице, усадили в заранее приготовленную закрытую пролетку и доставили в Охранное Отделение. Здесь «Филипповский» возобновил свои протесты, предъявил документы на имя инженера Черкаса и требовал немедленного освобождения, угрожая обращением в газеты. Герасимова, лично поджидавшего таинственного «Филипповского», угрозы эти не смутили: печати он меньше всего боялся. Арестованному заявили, что он не то лицо, за которое он себя выдает, что арестовавшим известно, что он служит или в прошлом служил в Департаменте и т. д. и было предложено «поговорить откровенно». «Филипповский» — Черкас быстро сбавил тон, но от беседы уклонился.

«Не хотите говорить, — ответил Герасимов, — не надо. Мы можем не спешить. Посидите, подумайте на досуге, — а когда надумаете, скажите только надзирателю».

И «Филипповский» очутился в одной из одиночек, устроенных при Охранном Отделении.

«Думал» он сравнительно долго: дня два. Очевидно, обдумывал создавшуюся обстановку. Наконец, решил сдаться и попросил вызвать его для разговора. Герасимов не заставил себя ждать: дело это его интересовало много больше, чем он показывал.

Теперь у «Филипповского» был совсем иной тон.

«Я согласен говорить откровенно, — заявил он с самого же начала, — но хочу, чтобы при разговоре присутствовал мой прежний начальник, Петр Иванович».

«Петром Ивановичем» был Рачковский, против присутствия которого Герасимов ничего не имел: последнего он и недолюбливал, и несколько презирал, а «беседа» обещала быть для Рачковского весьма неприятной.

Связаться с Рачковским по телефону не представило труда.

— Так и так, — говорил Герасимов, — мы, Петр Иванович, задержали того самого «Филипповского», о котором я Вас спрашивал. Представьте, он говорит, что хорошо Вас знает и служил под Вашим начальством. Он сейчас сидит у меня и хочет говорить в Вашем присутствии».

«Рачковский, — рассказывает Герасимов, — по своему обыкновению завертелся: что да как и в чем именно дело? И какой это может быть «Филипповский?» Разве что Азеф?»

— Тут, — прибавляет Герасимов, — я впервые в своей жизни услышал эту фамилию.

После этого телефонного разговора Рачковский немедленно примчался в Охранное Отделение, и здесь в кабинете Герасимова и в его присутствии состоялось бурное объяснение.

Рачковский разлетелся к Азефу со своей обычной «сладенькой» улыбочкой:

«А, дорогой Евгений Филиппович, давно мы с Вами не видались. Как поживаете?»

Но Азеф после двух дней пребывания в одиночном заключении на скудном арестантском довольствии меньше всего был склонен к любезным излияниям. К тому же он, несомненно, понимал, что переход в наступление для него и тактически наиболее выгоден. Поэтому он с места в карьер обрушился на Рачковского с площадной бранью. «В своей жизни, — рассказывает Герасимов, — я редко слышал такую отборную брань. Даже на Калашниковской набережной не часто так ругались. А Рачковскому хоть бы что. Только улыбался и приговаривал: «да вы, Евгений Филиппович, не волнуйтесь, успокойтесь!»