Разрыв-трава - Калашников Исай Калистратович - Страница 111

— Ты чересчур честный.

— А ты хотела бы видеть меня другим?

— Нет. Ты поезжай туда. Я буду тебя ждать. Я это говорю трезво-трезво. Я, наверно, люблю впервые. Не думай обо мне плохо. Очень прошу…

Она хорошо понимала его, и недавняя обида показалась мелкой, ничтожной, пустой, сейчас она любила его еще больше и каждое свое слово готова была подтвердить всей своей жизнью. Сейчас она навсегда отрезала от себя все, что было в прошлом худое и доброе…

— Ну, ложись. Хочешь здесь, хочешь на полу. Только дай я тебя поцелую.

Губы их встретились…

Оба поняли, что нельзя было делать этого.

16

Павел Рымарев лежал в снегу, чутко прислушиваясь к шуму леса. Он лежал так уже давно, промерз насквозь, но не решался подняться. В полусотне шагов от него была землянка, не та, из которой он убежал, другая, запасная. В ней есть железная печурка и дрова.

Он встал. Руки, сжимавшие винтовку, закоченели. Сейчас бы он не смог сделать ни одного выстрела. Бесшумно потоптался на снегу, согреваясь, потер руки и, когда к нему вернулась способность двигаться, взял наизготовку трехлинейку, сделал несколько шагов, прислушался. По-прежнему было тихо, так тихо, что он слышал частые толчки своего сердца и дыхание. Сделал еще несколько шагов и опять прислушался. От страха или оттого, что промерз до нутра, постукивали зубы, и он до боли сжал челюсти. Если здесь устроена засада, ему конец. Но и оставаться на морозе без огня тоже конец. Выбора нет.

Короткими переходами он приблизился вплотную к дверям землянки, замаскированным ветками, постоял и, отодвинув маскировку, открыл дверь. Тихо. В щели над дверями нашарил спички, растопил печурку.

Печка накалилась, и в землянке стало тепло. Как хорошо, что есть запасная. Спасибо Ферапонту. Умный старик. И добряк. Без него недолго бы протянул, после того, как взбеленившаяся Верка выставила из дому. Он эти землянки показал (в них когда-то скрывался Сохатый), он и мукой и винтовкой снабдил. Старик советовал до тепла сидеть в землянке, никуда не высовываться. Он пренебрег его советом и чуть не попался.

Жизнь тут была сносная, много лучше, чем в подполье. Тут, на вольном воздухе, он окреп, поправился. Одно было плохо: поговорить не с кем. Чуть не каждый день ходил на мельницу в надежде, что появится Ферапонт. Увидев там колхозников, сначала убежал, потом вернулся и, прячась за деревьями, смотрел, как они работают, слушал их голоса. Верку свою видел. Такая тоска на него навалилась, таким нелепым показалось одиночество, что чуть было не вышел к ним.

Он заметил, что днем в зимовье никого не остается, и безбоязненно зашел в него. Зашел просто так, из непреодолимого любопытства. Вкусно пахло щами. Он достал из печки чугунок, стоя, обжигаясь, похлебал из него. Не смог удержаться. Сколько времени не пробовал ничего мясного, питался пресными лепешками да болтушкой, заваренной на воде, пища не из последних, однако без жиров человеку жить трудно. В кладовой он сложил в мешок куски сала и мяса и ушел, дав себе слово больше сюда не возвращаться.

Сейчас-то он знал, что напрасно так сделал. Из-за этого, возможно, все и началось. Или не из-за этого? Надо припомнить, как было. Он варил обед. Вышел из землянки за дровами, и в это самое время совсем недалеко прогрохотало два выстрела… Сначала он оцепенел от страха, не мог сдвинуться с места, потом сломя голову побежал. Почему стреляли? Если бы искали его зачем стрелять? Скорее всего это были охотники… Но землянку они все равно найдут. Только бы не утащили съестное…

Утром выяснило, снег падать перестал, подул сильный порывистый ветер. Лес шумел, скрипел на разные голоса. Деревья, раскачиваясь, стряхивали с ветвей мягкие клочья снега.

Со всеми предосторожностями подобрался Рымарев к своей землянке, спрятался за кустами, стал выглядывать. На снегу увидел свежую цепочку следов, она тянулась в ту сторону, откуда вчера появились эти люди. Ветер заметал, сравнивал следы. Если он не утихнет от его следов тоже ничего не останется.

— Слава тебе господи! — вслух сказал он.

С тех пор как его взял под свое попечительство Ферапонт, он часто замечал, что повторяет его слова. И сейчас заметил, по повторил снова:

— Слава тебе господи!

Может, и в самом деле есть бог. Может быть, он и охраняет его жизнь, отводит опасности.

Ничего из его запасов не пропало. Гурана и то унесли не полностью, всю заднюю часть оставили. Надеются вернуться. Ну-ну, возвращайтесь, найдете здесь кое-что.

Рымарев принялся за работу. Муку, мясо, соль, котелок, чайник, даже старую телогрейку он перетащил за гору, спрятал под корягой. Отсюда уже без большой опасности можно перенести часть в запасную землянку, а остальное запрятать в разных местах.

Перед тем как навсегда уйти из землянки, он положил на топчан дрова, запалил сухую осоку. Буйно взметнулось пламя, полезло на стены, запрыгало на смолистых дровах. Он распахнул дверь настежь, и в землянку ворвался ветер, пламя загудело, словно в хорошей печке.

17

Митька шел по лесной дороге. На березах и осинах набухали почки, цвел багульник. Бледно-розовые лепестки цветов трепетали на голых ветках, будто крылья бабочек. Мальчик вынул из кармана губную гармонику подарок дяди Федоса, но играть не стал. Внезапно его кольнула мысль: ничего этого, ни цветов багульника, ни белых берез, ни синих гор уже никогда не увидит дядя Федос. И недетская печаль сдавила Митькино сердце.

За деревьями показались строения мельницы. На солнце ослепительно блестело зеркало пруда. Ферапонт сидел у зимовья, строгал ножом березовое топорище. Он долго вглядывался, словно не узнавал, в лицо Митьки.

— По делу ко мне или так?

— Просто так. Давно здесь не был.

— Ну-ну… Сейчас чаек сварю и тебя попотчую.

Ферапонт собрал стружки, кряхтя поднялся, пошел растапливать печку. Митька походил по тем местам, где играл когда-то, взобрался на пустой песчаный яр. Отсюда хорошо было скатываться, сядешь на песок и поехал… Хорошо жилось ему тут с дядей Игнатом.

Из зимовья вышел Ферапонт, помахал рукой иди чай пить. На столе лежали пшеничные калачи, дымились деревянные чашки с чаем. Старик, прежде чем сесть за стол, задрал бороду, молясь на икону, поставленную в углу, покосился на Митьку, и он тоже помолился.

— Молодец! — похвалил старик. — Дома-то молишься?

— Молюсь, — соврал Митька.

— Стало быть, помнишь мои наставления. Молодец, молодец! — погладил по голове. — Ешь, голубок. Утешил ты мою душу. Люди сейчас совсем испоганились. Молитвы не творят, постов не соблюдают, бога не боятся, старость не чтут, власти антихристовой покорны. А как жили в стародавние времена! За веру нашу праведную семейщина стеной стояла. Жили, вознося господу молитвы, в сытости, благости, тихости. Все порушила власть засильщиков и покорных рабов ее. Людей развратила. Возьми дядю твоего Игнатия. С превеликим усердием сатане служит… — Взгляд Ферапонта стал строгим, в голосе прорвалась злость.

Митька наклонился над столом, стал усердно дуть на чашку с чаем. Ему было неприятно видеть старика озлобленным, не хотелось, чтобы он так говорил про дядю Игната.

— А мы письмо от бати получили, — сказал мальчик, чтобы сменить разговор.

— Мученик он, твой родитель. Заточили вороги во темницу каменную, а за что? Придет когда-нибудь время, возгорится в душе истинно верующих пламя возмущения, и слуги сатаны будут стенать и плакать, но никто уже не спасет их от кары.

Ферапонт опять понес свое. А Митьке стало обидно, что он даже не спросил, о чем пишет отец. Опять к дяде Игнату подбирается. Никому ничего худого не сделал дядя Игнат.

Попив чаю, снова вышли на крылечко. Старик посмотрел на солнце, повисшее над горами.

— Не пора ли тебе домой возвращаться?

— А я тут ночевать буду. Удочки на речке поставлю, может, какую рыбешку добуду.