Перст судьбы - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 36

Но невеста ответила:

— Не пойду я замуж за Солнце, оно летом изводит всех жарой, а зимой морозами, напускает сушь на зрелый овес, а сено портит дождями.

Тогда пришел к ней сын звезды-Лосихи и сказал:

— Сорсотар, прекрасная дева, выходи за меня, ты будешь жить со мной на небе, у тебя будет дом из серебра с дверями из блестящей бронзы.

Тогда дева ответила:

— За тебя я, пожалуй, согласна выйти, ты ведь хороший хозяин и молодец собой. Ты помогаешь людям искать дорогу в темной чаще, тобою гордится твоя мать-Лосиха…

И каждый, слушая его, воображал себя на месте желанного жениха, которого самая лучшая невеста предпочтет всем прочим. Неизвестно, о ком думали остальные, но Селяня наверняка представлял себе Сорсотар в облике чудской девы с изжелта-зелеными рысьими глазами и бойкой повадкой. Мало ли девушек в Ладоге охотно шли ему навстречу во время разных игрищ и с радостью приняли бы сватовство, но ему надо было забраться в самую дальнюю лесную глушь и только тут найти, как звездочку в ночной чаще, девушку, о которой так хорошо было думать долгими темными вечерами. Миэликки, лесная дева…

Время шло, и вот приблизился срок, когда «волчьей стае» не только можно, но и нужно было вернуться в человеческий мир. Однажды вечером, когда «волки» пришли с охоты и грелись у печи в ожидании запоздавших товарищей и каши, которую сварил оставленный на хозяйстве Веденя, в сенях вдруг застучало и загремело. Раз, два, три — что-то тяжелое ударило в дверь. Но на этот раз грозный стук вызвал в лесных жителях не испуг, а радость.

— Сивояр пришел! — воскликнул кто-то, и Селяня распахнул дверь.

Молодые отроки и варяги, видевшие это впервые, не удержались от невольного крика. В темных сенях, на пороге света от очага, стояло жуткое существо, чудовище, истинный бог и хозяин темного зимнего леса.

— Мес-амеж! — охнул Пето и невольно вжался в стену, выпучив глаза. — Лесной человек!

Вид гостя особенно потряс ловцов благодаря тому, что схватка с медведем была еще у всех на уме, а именно его пришелец и напоминал. Огромного роста, выше всякого человека, одетый в мохнатую медвежью шкуру, с медвежьей головой, оскалившей острые зубы, гость из леса, однако, стоял на задних лапах, а в руках держал посох, обильно покрытый резьбой и увешанный бубенчиками и маленькими серебряными серпами. Летящий снег выбелил шкуру.

— Чую, человечьим духом пахнет! — прорычало чудовище смутно знакомым голосом.

Было это так жутко, что Стейн с трудом подавлял желание отшатнуться и спрятаться где-нибудь; удерживало его только спокойное поведение ладожан, которые встали, но признаков тревоги не проявляли. Наоборот — на заросших щетиной лицах расцветали улыбки, под спутанными волосами глаза заблестели радостью и оживлением.

— По лесам дремучим бродит зверь могучий, на том звере шуба мохната, бока золоты, рога серебряны, — заревел «медведь», притопывая на месте и постукивая посохом. — Ходит он тропами все неведомыми, бродит он путями все незнаемыми, а все ему искони ведомо, все минувшее да все грядущее, все три мира да все девять миров! Как выходил на поляну лесную сед-бел старик, вещий человек, с клюкою кривою да с бородою сивою, выходил, созывал-собирал он зверей лютых, зверей рыскучих, волков длиннохвостых! Рек он волкам серым таковы слова: уж вы все волки лютые рыскучие, собирайтеся-сбегайтеся со всех четырех сторон славить богов зимних по закону лесному!

— Выходили на таковы слова все звери лютые, волки рыскучие, величали они Велеса-Сивояра по закону лесному! — ответил Селяня, выйдя вперед и поклонившись. — Прикажи, Велесе-Сиве, Вещий Диве, Волохатый Бог Рогатый, своим верным слугам из темного леса выходить, на путь-дорогу направляться! Тебе наш поклон, Сивояре!

— Для чего он пришел? — шепнул Стейн Радобожу.

— На Корочун нас звать! — широко улыбаясь, ответил тот. — Пойдем на днях!

Перед наступлением главного из зимних праздников Святобор обходил в образе Велеса Зимнего все охотничьи займища и приглашал их обитателей назад к жилью. Но вернуться они туда должны были не в своем настоящем облике, а как были — волками, живой частью Леса Праведного, чтобы получить за него долю жертв. Чтобы успеть обойти всех своих, Святобор отправлялся в путь загодя и целыми днями скользил на лыжах через заваленные снегом густые леса, где только он один, пожалуй, как старший жрец и хранитель Велесовых путей, мог отыскать дорогу.

На ночь он остался со «стаей», а наутро ушел. Но «стая» больше не охотилась. Нагрели воды на печке и по очереди мылись прямо на полу, чесали волосы (подстригать их до полного возвращения весной запрещалось), доставали чистые «корочунные» рубахи, приготовленные матерями заранее и принесенные с собой. Предстояло еще одно дело: добыть оленя, чтобы привезти его с собой в Ладогу для праздничных пиров.

Пето брался показать место, где в эту пору года оленей всегда можно найти. И попросил при этом завернуть в Юрканне: его грызло беспокойство об оставленных родных. И Селяня согласился: Миэликки, «лесная дева» с рысьими глазами, притягивала его, и он не менее Пето хотел проведать Юрканне.

Проведали… Еще на подступах, примерно там, где Пето спрятал труп Тарвитты, обострившееся в лесу чутье уловило запах гари, такой резкий, чуждый, ненужный во владениях Велеса и Тапио. Только переглянувшись, все прибавили ходу, еще быстрее, несмотря на усталость, заскользили на лыжах по нетронутому после снегопада руслу Сяси.

И вот перед ним знакомый обрыв, над которым стояла кюля Юрканне. Пето вскрикнул и пустился вперед, хотя, казалось бы, быстрее уже невозможно, полез вверх по тропе, скрывшейся под снегом. Раньше она всегда была хорошо утоптана, в снегу и льду вырубались и каждый день подновлялись ступеньки, чтобы ноги женщин не скользили, когда они пойдут по воду, чтобы удобнее было спускаться к прорубям за рыбой. Но теперь там лежал свежий снег — тропа больше никому не требовалась, никто не ходил к реке с обрыва.

Когда остальные поднялись по следу Пето, он бегал от одной избы к другой с совершенно безумным лицом и не мог сказать ни слова. А изб, собственно, уже не было. Были обгоревшие кучи бревен, угли, на которые последний снегопад набросил белое смертное покрывало. Обгорели даже ближайшие сосны, и порывы ветра до сих пор сбрасывали хлопья пепла от сгоревшей хвои. И ничего — ни единого следа, ни знака, ни какой-то возможности узнать, что тут произошло, остался ли хоть кто-то в живых.

— Это они! — выговорил наконец Пето, когда Селяня крепко взял его за плечи и потряс, чем помог немного прийти в себя. — Туоре-лапсед! Туоре-лапсед из Ротко! Братья Тарвитты! У них много людей! У него четверо братьев, он из них младший. Они приходили… они отомстили… Они всех убили, всех!

Тут выдержка слишком юного мужчины ему изменила, и он разрыдался, сев прямо на снег. И под тонким белым покрывалом здесь, перед бывшей избой Лохи, обнаружилась та же черная гарь. Пепел летел с деревьев, оседал на плечах и на лицах.

— Может, еще не всех, — сказал Стейн. — Надо сходить в ту избу, где жил медведь.

— Точно! — оживился Селяня. — Ты же говорил, что вы там прятались с Ильве…

Его голос вдруг упал, будто он невзначай коснулся больного места. Ильве! До сих пор он был только поражен зрелищем погибшей Юрканне и не сообразил, что ведь и она, Ильве, лесная дева с рысьими глазами… Та, которую он обнимал вон в том углу… где сейчас лежат обгорелые бревна, придавленные остатками кровли, а тогда была скамья в доме Хелли… Может быть, ее кости лежат где-то тут, под углями, и теперь она похожа… Селяня зажмурился, отгоняя жуткое видение. Он знал, как выглядят обгорелые трупы, и не хотел даже думать, что любимая девушка превратилась в это…

— Да, она могла догадаться, — поддержал его Стейн. — Надо посмотреть там. Если кто-то сумел убежать, то только туда.

— Но там же медведь, — напомнил оробевший Будец.

— Медведя там уже нет.

— Все равно — жутко.

— А здесь не жутко?

Пето торопливо привязывал лыжи. Безумная надежда найти хоть кого-то из семьи оживила его и вдохнула силы.