Белая береза - Бубеннов Михаил Семенович - Страница 51

— Смотри, чтоб довез!

— Что вы, товарищ капитан! Не такую кладь возил, бывало. Десять лет в колхозе конюхом. На моем иждивении даже племенной жеребец состоял.

— Смотри, отвечаешь головой!

Озеров опять наклонился над повозкой.

— Закурить не хочешь?

— Хочу, — признался Андрей.

— Погоди, я сейчас тебе скручу. — Озеров полез за портсигаром. Немного осталось, ну да теперь хватит дойти…

Когда капитан Озеров, вручив Андрею зажженную цигарку, отошел от повозки, Умрихин тоже предложил своему другу:

— Давай, Сема, и мы завернем перед дорогой?

— Да тут всего на одну закрутку осталось.

— А вот и давай раскурим ее, — сказал Умрихин. — В дороге все одно курить не придется. А раз скоро выйдем к своим, чего ее беречь? Или там не найдется?

И они закурили.

Вскоре Дегтярев попрощался с друзьями.

— Ох, и отчаянный этот Семен! — одобрительно и почему-то с грустью проговорил Умрихин над повозкой, когда его друг скрылся среди солдат, столпившихся на дороге. — Такого человека, Андрей, только бы в песню! Хорошая бы песня вышла…

Обойдя колонну, Озеров повстречал Яхно.

— Ваше слово, Вениамин Петрович!

Яхно взглянул на пасмурное небо.

— Пора!

— Тогда в добрый час!

Передовая группа прорыва, во главе с Яхно, пошла вперед, а через несколько минут тронулась колонна.

Андрей лежал на спине и поглядывал в небо. Оно было мглисто, без звезд. В лесу еще трудно было заметить, что начинался рассвет. Колонна двигалась, должно быть, не дорогой, а просекой: повозку встряхивало на корнях и валежинах. Иногда окованные железом колеса повозки, прорезав подмерзший верхний слой почвы, глубоко врезались в болотины, и кони, толкаясь у дышла, с трудом вытаскивали ее на сухое. Иногда совсем низко над повозкой проплывали едва различимые во мгле широкие лапы елей; хвоя перед дождем пахла свежо и сильно, как весной. Иногда мелкие кусты подлеска, попадавшиеся на пути, скребли ветками о дно повозки.

Андрей невольно вспомнил ту ночь, когда капитан Озеров вел небольшую группу солдат к Вазузе. Сейчас было так же пасмурно, как и тогда. И лес был такой же глухой и неприютный, будто выросший в подземелье, не обжитый не только людьми, но и зверем и птицей. Но теперь Андрей не испытывал страха, как тогда. Он знал, что во главе передового отряда идет комиссар полка Яхно, а во главе колонны — капитан Озеров, и беспредельная вера в этих людей, в их отвагу и мужество наполняла покоем его сердце. Он знал, что эти два человека выведут полк за линию фронта.

Но Андрею не терпелось… Как он досадовал, что не мог идти! Так и хотелось, собрав все силы, соскочить с повозки и шагать, шагать вместе с товарищами, чтобы скорее выйти туда, к своим… Он то откидывал голову, стараясь взглянуть на Умрихина, который все время трогал вожжами лошадей, то старался приподняться на локте, чтобы взглянуть на Матвея Юргина, и все шептал:

— Скоро ли, а? Ребята?

Друзья успокаивали его:

— Скоро, скоро, Андрей!

— Лежи ты, притихни…

Во всем теле Андрея быстро поднимался жар. Палило глаза. Обсыхали губы. Он начал сбрасывать с себя шинель.

— Скорее бы, — шептал он. — Чего они там встали? Зачем? Скорее бы надо… Иван, ты погоняй, погоняй! Зачем ты стоишь?

— Бредить начинает, — заметил Юргин.

Андрей не слышал, как вправо от колонны раздались выстрелы, и не видел, как в том месте, точно вспугнутая с гнезда птица, шумно взлетела в белесое небо зеленая ракета. Он почувствовал только, что повозка стронулась с места. Ее начало поминутно встряхивать. Умрихин крутил вожжами и раза два задел Андрея, но он не сказал на это ни слова: наконец-то они ехали! В какое-то мгновение Андрей услышал выстрелы, но не придал им никакого значения, не подумал даже о том, кто и где стреляет, он целиком отдался ощущению быстрой езды. Выбрав момент, он еще раз крикнул, но уже радостно:

— Скоро, а?

Но тут повозку сильно дернуло, затем она ударилась во что-то дышлом и встала. И Андрей, как во сне, услышал крикливые голоса:

— А-а, беда-то!

— Убило? Кого убило?

— Коня убило!

X

Хватаясь за растрепанные космы травы, Дегтярев поднялся и сразу вспомнил, что он поднимается уже второй раз. Зачем это? Почему? Страшной болью обдало все тело, и Дегтярев понял, что с ним произошло. "Прошли или нет наши-то? — подумал он. — Должны бы пройти". Но долго думать он не мог, — боль была такой сильной, что путала мысли. Руки были целы. Это хорошо. На правой ноге свободно шевелились в сапоге пальцы. Но левая была тяжелая и горячая, — она пылала, как головня.

Первое, что захотелось сделать Дегтяреву, это уйти с места, где его опрокинули немецкие пули. Он чувствовал, что вокруг никого нет и стрельба уже затихла, но ему почему-то было страшно оставаться именно на этом месте. Мысль о том, чтобы уйти отсюда поскорее, была так сильна, что он, почти перестав слышать боль, пополз в ту сторону, где, как ему казалось, была опушка леса.

Он полз, судорожно цепляясь за траву, волоча левую пылающую ногу. На пути попалась какая-то яма: он нащупал пальцами ее край. Дегтярев решил обогнуть ее справа. Когда он попытался это сделать, от раненой ноги, зацепившейся за обнаженный корень, ударил огонь в самое сердце. Семен вскрикнул и — почти без памяти — поддернул ногу ближе. Он не плакал и не хотел плакать, но по его щекам потекли крупные слезы. Держась за край ямы, смотря сквозь слезы в сумеречь утра, он собрал силы и прошептал:

— Вот и могила…

Он прошептал эти слова бездумно, но, когда услыхал их, враз отшатнулся от ямы.

Новая мысль — мысль о жизни была еще сильнее той, первой, что толкнула со страшного места. Он почувствовал в себе сил больше, чем их было на самом деле. Тяжело дыша, торопясь, он полз вперед, уверенный в том, что ползет на восток, куда так стремился последние недели.

Содрогаясь всем телом, часто припадая к земле, чтобы перевести дух, он кое-как выполз к поляне. На поляне стоял маленький ветхий дом; все надворные постройки вокруг него были разрушены. Дегтярев приподнялся на дрожащих руках и, собравшись с силой, крикнул почти громко:

— Эй, люди!

Никто не откликнулся на его зов. Он крикнул еще раз, но теперь почему-то не откликнулась даже глухая лесная тишина.

Дегтярев понял, что на разбитом лесном хуторе нет ни одной живой души. Но, отдохнув, он все же пополз к дому, — с детства он привык думать, что где жилье — там жизнь. С большим трудом, поминутно вскрикивая, он затащил себя на крыльцо и, помедлив, открыл дверь. Из темноты пахнуло в лицо запахом сырости, — Дегтярев даже испуганно отшатнулся от двери. Было ясно, что дом пуст, но Дегтярев, помедлив еще немного, перевалился через его порог. Тут снова обожгло болью сердце, и Дегтярев, сам того не желая и не сознавая, закричал страшным мужским криком.

А когда отступила боль, он вдруг услышал знакомые звуки. Их так странно было слышать здесь, среди тишины пустого дома, что Дегтярев прижался плечом к стене и затаил дыхание. Потом он сказал вслух, чтобы услышать свой голос:

— Часы!

Вероятно, только вечером война выгнала лесника из дому. Может быть, он покидал его в панике, хватая что попало. А о часах забыл. Но часы, заведенные хозяйской рукой, все еще шли, тикая певуче, звонко, как привыкли тикать среди привычной мирной жизни этого дома.

— Часы, — повторил Дегтярев.

Он подполз ближе к стене, на которой они висели, и, всем телом чувствуя ласковое тепло их звона, облегченно прижался к полу мокрой от слез и пота щекой. И тут, успокоясь, он затих и забылся в дремоте.

Спустя немного Дегтярев внезапно очнулся в тревоге, быстро приподнялся на локте. Часы тикали совсем тихо. Потом в их механизме что-то тинькнуло, они захрипели, словно задохнулись в нежилой глухоте дома, и замолкли. Семен еще долго напрягал слух: все ждал, что часы, откашлявшись, как живые, снова начнут тикать. Дышать стало трудно. Голова была горячая и тяжелая; казалось, только пошевели ее — она зазвенит, как бубен, обвешанный медяшками и звонками. И в груди хрипело, как только что хрипели часы. "Умру, — подумал Семен. — Кончился завод". И, поняв, что он должен умереть среди лесного безмолвия, Семен в страхе начал хвататься за грудь и тут заметил, как от бока его вкось ударила сильная струя света. Что такое? Это загорелся на его поясе фонарик, о котором он совсем забыл. Семен отстегнул его и тут же, в зеленоватом круглом пятне, увидел стенные часы с маятником и гирей.