Серое, белое, голубое - Моор Маргрит - Страница 11

Он встал под лестницей и окликнул ее:

— Магда!

И затем еще раз, не снимая плаща и задрав голову вверх:

— Магда!

Никто не отозвался.

Тогда он поставил на пол портфель, включил свет и шаг за шагом принялся все обшаривать. На вешалке слишком много верхней одежды. Стоит только собакам удалиться, как ковры начинают вонять. Французские импрессионисты стоят на полке на уровне глаз. Он щупает рукой землю под ветвями папоротника — растение давно не поливали. Сбоку от мойки на кухне он обнаружил полбуханки черного хлеба, невымытые нож и чашку. Немного обеспокоенный, но пока еще не слишком, он закуривает сигарету и смотрит на женские туфли на коврике. Она не потрудилась даже убрать сапожную щетку и баночку ваксы. Дверь в ее рабочий кабинет осталась открытой. В свете люстры на потолке комната показалась ему совсем чужой. Он бросил мимолетный взгляд из окна в сад — на улице шел дождь, затем посмотрел на письменный стол. И замер. Не веря собственным глазам, уставился на пустое место там, где всегда стоял портрет влюбленной пары. Она забрала его с собой.

…Женщина на фотокарточке очень хрупкая. С ее овальным личиком и волосами до плеч она выглядит моложе своих лет. Платье девичьего покроя, какие носили тогда, в 1936 году, еще больше усиливает впечатление, что цветущая жизнь, полная красок, для нее лишь только начинается. Словно она уже не началась! Словно не стоит рядом с ней ее муж в сапогах и облегающем трико! Он высокого роста, с серьезным лицом, на лоб спадает прядь черных волос. Запечатленное мгновение не плод воображения, оно имело место в реальности. В этот отдаленный миг будущая мать Магды, взяв под руку мужа, стояла на фоне летнего сада, бесстрашно и немного недоверчиво улыбаясь в камеру, и, казалось, думала: с ним я буду до конца моих дней. Год 1936. Их дочка еще не родилась.

Роберт почувствовал, как потянуло сквозняком у него за спиной. Струи дождя хлестали в стекло. Не отводя глаз от письменного стола, он потянулся за пепельницей. Ох уж эта ее чрезмерная аккуратность, с которой она расставляет все предметы по местам!.. Теперь, когда фотография в серебряной рамке исчезла, он даже лучше может представить ее себе, чем когда она за годом год стояла тут, неброская среди скрепок и весов для писем. Роберт курит, вжав голову в плечи. Что это за театральный порыв ею овладел?

Раздается гулкий удар медного колокола. Сам не свой он начинает мерить шагами комнату, ходит из угла в угол. Когда-то это был кабинет его отца. Этот пол — известно, в каком месте скрипнет половица, — черная, матовая печка, дверцы которой распахнуты, запах пепла, бумаги, деревянных панелей, которыми обшиты стены и потолок… Летом после полудня они отбрасывают густо-оранжевые блики. Оставшись безутешной вдовой, его мать решила поставить диван возле самых окон. Там он до сих пор и стоит. Когда пробили часы (Магда сохранила их в доме как реликвию), он подумал о том, что единственным вещественным напоминанием о неприкосновенном прошлом его жены служила как раз эта выцветшая фотография.

Они въехали в его родной дом летом. Вся родительская мебель еще оставалась на своих местах.

— Это временно, — сказал он Магде после того, как они, преодолев две лестницы, вскарабкались на чердак.

Райское гнездышко в горах Франции удалось сбыть с рук. Роберт был полон коммерческих планов, и как кстати пришлось решение его матери переехать в белый, чистенький домик, где о ней будут заботиться и, если надо, всегда придут на помощь. Она взяла при переезде лишь несколько вещей из своего старушечьего гардероба.

Магда в тот день была неразговорчива. Стоя вместе с ним на чердаке под крышей, она не реагировала на его слова, а только смотрела на собранный там выцветший от времени скарб.

— Как красиво, — тихо сказала она и указала на какой-то предмет.

Роберт поискал глазами в куче старья, следуя направлению ее жеста, но, не найдя ничего достойного внимания, продолжил:

— Как только у меня дела наладятся, мы перестроим дом. У нас будет современная ванная, современная кухня и еще много всего. Обновим весь интерьер.

Она вспыхнула, румянец на щеках, молчаливое одобрение, удовольствие, которое сквозит в каждом ее движении, когда она первой спускается по лестнице. Интересно, отдает ли она себе отчет в том, что сейчас запросто разгуливает среди моих сокровенных воспоминаний?

— Или же купим себе квартиру на побережье, — оптимистически закончил он, глядя в ее светлый затылок.

Зайдя в спальню, расположенную в передней части дома, она подошла к зеркальному платяному шкафу его матери — мать, рано постаревшая женщина, делала злые глаза, если маленький непоседа сын мешал ей при примерке платья, брошки или шляпы, — Магда сделала большие глаза, задрала вверх подбородок и провела кончиками пальцев по шее. Потом повернула к нему голову и спросила:

— Как ты думаешь, белое вино уже достаточно охладилось?

Она ничего не имела против того, чтобы заменить устрашающих размеров двуспальную французскую кровать.

В следующие несколько недель Магда с энтузиазмом переворошила вверх дном все закоулки, а он весело и цинично обделал сделку, в которой товаром по чистой случайности выступали рамы для картин.

Как-то раз осенним вечером он вернулся домой. Магда лежала в постели, читая учебник — она в ту пору изучала нидерландский, — волосы ее были распущены, на ней была красивая атласная пижамная курточка с закатанными рукавами. Роберт открыл краны в ванной, послушал, как гудит ветер в водосточной трубе, встал обнаженный на весы — вес все тот же, семьдесят семь килограммов, — чуть позже заметил, что Магда заснула, выронив книжку. Он всмотрелся в неопределенное выражение на ее безмолвном лице, подумал про себя — в этой мысли было что-то невыносимое: она моя жена… Под стулом всхрапывали во сне ее собачки.

Когда внизу зазвонил телефон, он стоял, по-прежнему не снимая плащ, возле зеркального шкафа.

Не снимай трубку, сказал он, успокаивая сам себя. Пока ты ничего не видишь и не слышишь, все в принципе остается по-старому. Она не сочла нужным оставить записку, ни на кровати, ни в ванной комнате, нигде ни слова, и, пусть исчезла ее зубная щетка и, насколько можно судить, половина ее тюбиков и флаконов, ей не удастся разрушить отлаженный распорядок его жизни. Так что сотри с лица замешательство, оно похоже на страх.

Может быть, кто-то ей что-то рассказал? Написал анонимное письмо? Приятно сделать человеку гадость, когда знаешь, что тебя никогда не разоблачат.

Ведь эта связь, принесшая ему облегчение, возникла по чистой случайности. Иной раз с мужчинами такое бывает. Рыжеволосая продавщица с сильными руками расшнуровала для него ботинок, притулившись на одном колене возле диванчика с покатым краем, и помогла его надеть, по ее совету он пошевелил пальцами. Когда она подняла на него участливый взгляд, он ее узнал. Она прыснула, вытащила, прямо посреди магазина, шпильки из прически, и знаменитые волосы Агнес Ромбаутс, похожие на беличий хвост, упали ей на спину. И через двадцать лет после того памятного дня она с готовностью раскрывает объятия и целует с открытым ртом. Ему нравится, как она сложена и как умеет двигать ушами, но о ее мытарствах он не хочет ничего знать. Случается, что после четырех-пятидневной поездки по делам фирмы он глядит в гостиничном номере на ее профиль и у него словно шило в одном месте.

Телефон все трещал, с недовольной миной он спустился в гостиную и взял трубку. Оказалось, что это Нелли.

Он изумленно поднял брови.

— Нелли!

Он снял с кресла книги и сел.

— Значит, собаки у вас?

Последовал подробный рассказ. Он курил, делая короткие затяжки, и время от времени говорил «угу».

— Ладно. Завтра, в конце дня… Да, я приду за ними… Что?

Он слушает, сложив губы трубочкой.

— Да, собственно говоря, нет… Я и сам не знаю. Ты говоришь, поехала к родственникам?.. Похоже на то… Вначале к маме, затем к сестре…