Серое, белое, голубое - Моор Маргрит - Страница 39

39

За завтраком он сказал:

— Поехали со мной в Стамбул.

Мы посмотрели друг на друга, на секунду всерьез задумавшись, но потом я засмеялась и отрицательно покачала головой, мол, мне очень жаль, но… Уже тогда я поняла, что и он смирился с окончанием нашего знакомства, которое произойдет в это майское утро в снижающемся метр за метром самолете, где мы сидим среди чашек из-под кофе, пакетиков с сахаром, недоеденных сухариков, произойдет после того, как загорятся красные буквы, знаменующие собой завершение позже, чем надо, начавшегося, но в дальнейшем приятного полета: по smoking, fasten your seat-belts[10].

— И-и раз, — сказала Мими.

Она только что уселась рядом со мной на заднем сиденье и потянулась к дверце, остававшейся открытой.

— И-и два, — произнесла она, когда Вальтер, под струями проливного дождя, захлопнул за ней дверцу. — И… — Мими откинула капюшон и расстегнула плащ, и вот теперь старческими руками с синими жилками она стряхнула с него капли, поставила ноги вместе и выпрямила спину, — три!

Тетка посмотрела на меня с довольным выражением.

Биргит, сидевшая за рулем, подождала, пока ее бабушка со всем управится, пока ее отец, который тем временем занял соседнее сиденье, разместит на полу сумку с фотокамерами. Из-за дождя она уже завела мотор и оставила его разогреваться, но компрессор пока еще продолжал подавать холодный воздух. Нам всем четверым пришлось протирать стекла руками.

— Поехали, — сказала Биргит.

Я видела в зеркальце ее глаза. Глаза этой серьезной девятнадцатилетней девушки, так же как и волосы, имели цвет и поразительный блеск только что очищенного от оболочки каштана. Биргит, которая, получив водительские права, старалась как можно больше практиковаться на отцовской машине, предложила отвезти меня на вокзал Цоо. Я предполагала, что поезд на Прагу отправляется где-то под вечер.

— На счет «раз», — пробормотала Мими, — выключить подфарник, гоп-ля-ля, вот мы и поехали, на счет «два»…

Мы выехали с Вольфштрассе. Чувствуя, что я прощаюсь с ними навсегда, я смотрела на грязно-белые панельные дома с маленькими окнами. За тремя из них я чувствовала себя как дома. По причине кровного родства с обитателями квартиры я знала, где стоит телефон, знала особенности газовой колонки, сидела за столом на кухне и пила пиво с хозяином дома и его дочкой в розовом банном халате, именно по этой причине старая дама, живущая у сына, при моем первом появлении — это было три недели назад — положила руки мне на лицо, посмотрела долгим взглядом и прошамкала: «Вначале поставить кофе, затем достать коньяк и говорить, говорить…»

Кто бы мог поверить! Когда мы обогнули парк Виктория, небо вдруг пожелтело, средь бела дня во всех окнах зажглись огни, прохожие пустились бежать.

— Сейчас как грянет! — сказал Вальтер.

Помня об уговоре не вмешиваться, как бы ни вела машину дочь, он наполовину перекинулся через спинку переднего сиденья и добродушно поглядывал то на мать, то на меня. Его пророчество сбылось в то самое мгновение, когда мы выехали на Йоркштрассе. Молния прорезала небо, последовал такой чудовищный удар грома, что душа ушла в пятки. Словно гигантский вертолет повис низко над городом, от вращения его пропеллера сдувало с мостовой людей и собак, вихрем несло по проезжей части газеты; деревья вдоль бульвара гнуло и так и этак. Мы во все глаза смотрели на это действо природы. Машину немного трясло, но нам это не мешало.

Мими подтолкнула меня в бок. Она подняла брови и движением головы показала куда-то в сторону.

— Смотри внимательно, Магда, скоро покажется мост. Да что там, одно название, что мост, на самом же деле ржавая железяка, по нему проходит только С-бан — городская железная дорога.

Она загнула по очереди три пальца, перечисляя:

— Большая, страшная, ржавая железяка.

Я встретилась взглядом с Вальтером. Она расстроена, прочитала я по его глазам. Я кивнула. Да, я знаю. Ей больно, что я уезжаю. Что ж, продолжил он молчаливый диалог, мне это тоже неприятно.

— Она многое пережила, — произнес он вслух несколько дней назад, обращаясь наполовину ко мне, наполовину к себе самому. Мы оба находились в темной комнате и рассматривали серию фотографий, которую он только что напечатал и развесил сушить. Я наклонилась и стала с интересом всматриваться в эти этюды лица старой женщины, ведь и я видела ее такой. Вот она смотрит на тебя с улыбкой, спокойно слушает и, отвечая на твои вопросы, простодушно сама рассказывает: «Мое детство было сплошной идиллией — кукольный театр и летние вечера; что бы ни натянула на себя моя младшая сестренка, ей все было к лицу; когда в Берлин вошли русские войска, все женщины оказались беззащитны перед ужасом насилия». Я знала, что тетка — страстная картежница, любит готовить, сама ходит за овощами на рынок и что иной раз, движимая стремлением все упорядочить и восстановить, изгнать хаос и развал, она смотрит взглядом, из которого разом уходит покой, и считает, отмеряет, суммирует…

— Да, — подытожила я, — тут она в полный рост.

Когда мы выехали из-под железнодорожного моста, дождь хлынул по-настоящему. «Ну и ну», — проворчала Биргит и пустила «дворники» с устрашающей скоростью. За какие-то считанные секунды асфальт мостовой скрылся за переливающейся и дрожащей массой воды. Мы свернули на Бюловштрассе, ехали, то прибавляя скорость, то останавливаясь, вдоль светофоров и наконец угодили в дьявольское скопление машин, желтых такси и кремового цвета автобусов, на этом месте произошел несчастный случай, дальнейший проезд по улице Бюловштрассе был перекрыт.

Биргит не теряла самообладания. Она пристроилась в хвост такси и сумела выехать с перекрестка, свернула, резко нарушив правила, на Потсдамерштрассе. Это был бедный район. Реклама эротических шоу, бары, мусорные контейнеры и наглухо заколоченный ресторан под названием «Сувлаки-Джонни».

Она посмотрела на меня в зеркальце.

— Не волнуйся. Ты успеешь на поезд.

Но на самом деле я не волновалась. Благодаря беспокойной Мими мы выехали из дому на целый час раньше положенного. Я не возражала бы, если б мы доехали до самой Стены. Да и вообще все мне стало безразлично. Поезд вскоре отправляется с вокзала Цоо. Ну и что с того? Это ведь не последний поезд в моей жизни. Погрузившись в тепло, в компании тетки и двоюродного брата, которые точно так же, как я, не произносили больше ни слова, и еще племянницы, которая единственная, казалось, не спала, я давно уже ни на что не реагировала.

Я посмотрела на девушку за рулем. На ее затылок, на маленькие белые ушки, которые, выступая из-за забранных наверх волос, придавали ей особенное обаяние. Биргит изучает биологию, на прошлой неделе, глубоко страдая, она порвала с молодым человеком, о котором рассказывала мне до этого со всеми подробностями. Бархатные брови, раскосые глаза. Ее внешность и манера держаться выдают мне ее тайны больше, чем самый доверительный разговор. Вот сейчас она сняла руку с руля, провела ею по щеке, переставила тремя пальцами подфарник и через левое плечо покосилась на нас. На мой взгляд, она невероятно хорошенькая.

Мы свернули налево. Затем снова направо. Перед нами небольшая площадь. Дерево, обнесенное оградой. Дождь монотонно барабанил по крыше машины. Мои веки налились свинцом. Я оперлась локтем о раму и стала поддерживать голову, потому что все время клевала носом. Нас с воем обогнала машина «Скорой помощи», пришлось затормозить, я засмотрелась на автобусную остановку, где жалась в углу группка людей и собак, темные, бесплотные фигуры, похожие на привидения с неясными контурами. Когда мы продвинулись на метр вперед, возникла стена с надписями флуоресцентной краской: «Jankees raus! Chinesen raus! Turken nicht erwunscht!»[11]. Я скользнула по стене безразличным взглядом. По мне, что этот город, что любой другой (любое другое скопище трущоб, любая выгребная яма, которая переносит лишь собственную вонь) — ко мне все это не имело отношения. Одно сейчас в целом мире было для меня важно — рокот мотора и глубокое дыхание моих родственников… я почувствовала, как мои мускулы расслабляются.

вернуться

10

Не курить, пристегните ремни (англ.).

вернуться

11

«Янки прочь! Китайцы прочь! Турки не требуются!» (нем.).