Как я изменил свою жизнь к лучшему - Литвинов Сергей - Страница 56

Семья жены, хотя и обладала отменным здоровьем, любила лечиться. Болезни у них были мудреные и непонятные, чередующиеся с умопомрачительной быстротой. Каждый месяц они обнаруживали у себя что-то новое. Аркадий Моисеевич был знакомый или, как тетя любила говорить, личный врач их семьи, связанный с целой цепочкой других светил и работавший с ними «в связке». Медицинская специальность у него была самая туманная – что-то связанное с эндокринологией, но это не мешало ему консультировать от всех болезней и выписывать гомеопатию.

Аркадий Моисеевич, которого Погодин видел лишь однажды, был толстый, бородатый, очень уравновешенный, с волосатыми, очень широкими запястьями и короткими пальцами. Ел он шумно, щелкая челюстями, и так же громко смеялся. Погодину страшно было смотреть на его красный, постоянно двигавшийся и вечно что-то говоривший рот. Весь ужин Погодин пытался как-то поддеть Аркадия Моисеевича, поставить его на место, доказать ему, что тот шарлатан, но Аркадий Моисеевич имел уникальное качество. Он слушал только себя и говорить мог только сам, и потому был непробиваем.

–?Васенька, мы уезжаем! Ты поедешь с нами? – спросила жена, касаясь сзади его рукава.

–?Да, поеду… – кивнул Погодин, чувствуя, что оставаться сейчас дома невозможно для него.

–?В чем ты поедешь, в этих спортивных штанах и дачном свитере? Учти, обратно тебе придется добираться на метро, тетя не сможет тебя подвезти! И не спорь, не спорь со мной, со мной нельзя сейчас спорить… – быстро сказала жена, капризно поджимая губы.

–?Ладно, я переоденусь, только успокойся… – снимая на ходу свитер, Погодин пошел в комнату.

–?Быстрее, пожалуйста! Неужели раньше нельзя было: беременная женщина собралась, а тебя ждем… – крикнула ему вслед тетка.

Открыв шкаф, кандидат рассеянно остановил взгляд на сложенных в стопку свитерах и выглаженных, плотно притиснутых друг к другу теснотой пространства рубашках, брюках и пиджаках. Складывала и гладила его вещи жена, и Погодин старался без нужды не заглядывать сюда, чтобы не нарушать царящего в шкафу строгого иерархического порядка. Необходимость выбирать одежду самому угнетала его и казалась неважной, тяготящей мелочью, и поэтому надевал он всегда то, что первым попадалось под руку.

Заметив свои старые любимые джинсы, вытершимся сгибом глядевшие с одной из полок, Погодин обрадованно потянулся к ним. Хотя дверь в комнату была прикрыта, а жена оставалась в коридоре, она, шестым чувством уловив, что он собирается сделать что-то запретное, крикнула: «Нет, не эти, возьми серые брюки! Они на вешалке справа!» Погодин в который раз удивился своеобразной интуиции Даши, проявлявшейся всегда неожиданно и в основном по хозяйственным вопросам. Даже плескаясь в душе, она догадывалась, какой из многочисленных запретов он пытается нарушить: полезть ли в сахар мокрой ложкой, поставить на полировку стакан без подставки или пройти в уличной обуви в комнату.

Погодина все эти правила тяготили, не удерживались в памяти, казались неважными и условными. Порой в нем пробуждалось к жене тяжелое, нехорошее чувство, и ему казалось, что он живет с женщиной недалекой и мелочной, и боялся, что дети, если пойдут в нее, тоже будут такими же хозяйственными и мелочными. В такие минуты он ощущал себя загнанным в угол и злился, а жена, словно почувствовав в нем перемену, притихала, становилась предупредительной и ласковой, и Погодин вскоре смягчался и забывал о своем раздражении.

Когда он вновь вышел в коридор, жена окинула его быстрым проверяющим взглядом, скользнувшим от воротничка рубашки до самых носков. Они закрыли квартиру и вышли. На лестнице Погодин хотел придерживать жену за руку или даже снести ее, но Даша спускалась сама, не касаясь перил и в конце пролета по привычке шагала сразу через две ступеньки.

–?Перестань, ты что, не понимаешь? Как ты себя чувствуешь? – обеспокоенно спросил Погодин.

Даша, шедшая до того по лестнице с нормальным лицом, на мгновение задумалась, на всякий случай придав лицу страдальческое выражение, а потом чуть пожала плечами и сказала:

–?Все хорошо… Только где-то вот тут болит… – и вновь последовал неопределенный жест, который можно было отнести не только к животу, но и к груди и даже к ногам.

Они сели в машину: мать с женой сзади, а Погодин с теткой впереди. Водительскому мастерству тетки кандидат не очень доверял и велел жене пристегнуться.

–?Сзади пристегнуться нельзя! – сказала тетка не без удовольствия.

–?Как нельзя, там же есть ремень!

–?Ремень-то есть, но сломался фиксатор! – объяснила тетка, заводя машину и съезжая с бордюра.

«Фольксваген» сильно тряхнуло, и Погодин укоризненно уставился на тетку.

–?А что я могу, тут бровка! – оправдываясь, сказала та и, нажав на газ, резко тронула машину с места.

Как выяснилось, для тетки дорога состояла из сплошных ухабов, если же ухабов не было, она ухитрялась обойтись выбоинами или канализационными люками, массивные крышки которых глухо лязгали, когда на них наезжало колесо. Жена и теща притихли сзади, а сам Погодин изо всех сил старался доверять тетке. «Она ведь давно уже ездит и пока ни во что не врезалась; значит, по теории вероятности, у нас хороший шанс уцелеть», – успокаивал он себя.

Кандидат, сам машину не водивший и знавший Москву лишь в центральной ее части, не понимал даже, где они едут. Лишь дважды он ощутил радость узнавания: в первый раз, когда мимо пронеслось здание МИДа на Смоленской, а потом, когда они проезжали длинный плоский дом с полукруглыми окнами, выходивший на Садовое. В этом доме жил официальный оппонент профессор Дербасов, к которому Погодину пришлось ездить раза два перед защитой.

–?У тебя когда лекция? – потеплевшим голосом спросила жена, которой интуиция подсказала, что он думает об университете.

–?Завтра.

–?Ты же говорил: сегодня.

–?Ты спутала. Сегодня два семинара для вечерников, – объяснил Погодин.

–?А, понятно… Что-то я тебе хотела сказать… – лицо жены приняло значительное выражение. – Не надевай, пожалуйста, под пиджак свитер и не расстегивай верхнюю пуговицу, когда ты в галстуке… И, пожалуйста, постарайся поскорее вылечиться, пей те лекарства, что стоят в плетеной корзинке…

Наконец машина свернула на узенькую улочку, потом еще куда-то, и Погодин по облегчению на лице тетки догадался, что они приехали и даже, кажется, остались живы. На минуту они притормозили у закрытых ворот, где к ним вразвалку, по-мальчишески постукивая по ладони резиновой дубинкой, вышел рябой парень-охранник. Тетка крикнула ему, что они везут роженицу; парень засуетился, подбежал к воротам и стал поспешно их открывать, с силой дергая створки. Погодин давно заметил, что многие мужчины, столкнувшиеся с родами или беременными, волнуются больше, чем сами роженицы, руководимые мудрой природой.

Когда ворота наконец открылись, тетка проехала вдоль желтого бетонного забора и остановилась у приемного отделения. Здесь они с погодинской тещей вновь стали быстро и нервно переговариваться, а жена сидела хмурая и напряженная и обеими руками прижимала к животу желтый пакет с вещами.

Потом, забыв о Погодине, три женщины стали подниматься по ступенькам. Он тронулся было за ними, но теща испуганно крикнула:

–?Ты что? Куда? Ты же кашляешь! Если они увидят, что ты простужен, – положат Дашку в инфекционное!

Погодин почувствовал обиду и свою полную отцовскую ненужность: зачем он вообще ехал сюда, если жена сейчас исчезнет за неприступными для него дверями роддома? На душе была какая-то скомканность и ощущение незавершенности. На верхней ступеньке жена обернулась к нему, наморщив лоб и словно вспоминая о чем-то.

–?Проверь, выключила ли я стиральную машину… Там на столе творог, убери его, а то он испортится… Торт доешь! И купи марлевые повязки… И, пожалуйста, прошу тебя, разложи во всех комнатах давленый чеснок, надо убить твоих микробов! – крикнула она дрожащим голосом.

Погодин слушал ее рассеянно, сразу обо всем забывая. Для него очевидно было, что за хозяйственными распоряжениями, как за чем-то привычным для себя, Даша прячется теперь от страха перед роддомом и тем, что происходит внутри нее и таится в ее выпуклом животе.