Наследник встал рано и за уроки сел… Как учили и учились в XVIII в - Коллектив авторов - Страница 18

18

Всего того я еще не знал и не узнал бы, может быть, никогда, если б не случилось присланным быть к нам из Москвы… десяти студентам и мне с двумя из них покороче познакомиться. Оба они были наилучшенькие из всех и самые те, которые назначались для занятия моего места и для исправления моей должности. Один из них прозывался Садовским, а другой Малиновским. Оба они были московские уроженцы, оба тамошних попов дети, но оба весьма хороших характеров, хорошего и смирного поведения; оба охотники до наук и хорошо в университете учившиеся и довольные уже сведения обо всем имевшие, а притом с хорошими чувствиями люди. Как обоим им велено до того времени, покуда понавыкнут они более немецкому языку и к переводам сделаются способнейшими, приискать себе учителей из тамошних профессоров и продолжать у них прежние свои науки, то, учась еще в университете философии, избрали они и тут сей самый факультет и, приговорив одного из тамошних профессоров, стали продолжать слушать у них лекции, так как делывали то, будучи еще в московском университете.

Так случилось, что профессор тот был хотя, как и все прочие, вольфианец, но из учеников его, тамошних студентов, были некоторые, учившиеся тайно и у помянутого магистра Веймана той новой крузианской философии, о которой упоминал я выше, и что сии, спознакомившись и сдружившись с обоими нашими студентами, насказали им столь много доброго, как о сей новой философии, так и о Веймане, что возбудили и у них охоту поучиться сей новой и толико лучшей и преимущественной философии. Они при помощи оных и познакомились тотчас с сим магистром, и как сей таковым новым охотникам учиться его философии очень был рад, то и пригласил он их ходить к себе по вечерам, и взялся охотно преподавать им приватно лекции, а хотел только, чтоб дело сие было производимо тайно и так, чтоб не узнал того до времени тот профессор, у которого они до того учились, и чтоб он не мог за то претерпеть от него какого-нибудь себе злодейства, на что они и сами охотно согласились.

Но не успели они у него несколько раз побывать и лекций его послушать, как и пленились они столь сильно сею новою философиею, что восхотелось им и мне сообщить свое удовольствие. Со мною имели они уже время не только познакомиться, но даже и сдружиться, ибо как им приказано было от времени до времени приходить к нам и в канцелярию, то, узнав обо мне и об отменной моей охоте до книг и до наук, тотчас со мною познакомились короче и полюбили меня чрезвычайно, а не менее полюбил тотчас и я обоих их, и у нас всегда, как ни прихаживали они к нам, бывали с ними обо всем и обо всем, касающемся до книг и до наук, беспрерывные и для меня отменно приятные разговоры, а сие и подружило нас между собою очень скоро неразрывною почти дружбою.

Не могу изобразить, как удивился я, услышав от них о помянутой новой и совсем для меня еще неизвестной философии и о преимуществах ее пред прежней и мне знакомой, и как заохотили они самого меня узнать короче об оной и слышать, как преподаются об ней им лекции. Они услышали желание мое и не преминули поговорить о том с своим магистром Вейманом и спросить его, не дозволит ли он им привесть меня когда-нибудь с собою, дабы мог я хоть один раз присутствовать при преподавании им его лекций; и как неописанно обрадовали они меня, принеся известие ко мне, что он не только им то дозволил, но поставляет себе за особливую честь и будет очень рад, если удостою я его своим посещением.

Мы условились еще в тот же день идти к нему все вместе. Вечер случился тогда, как теперь помню, очень темный, осенний и притом ненастный, и хотя идти нам было очень дурно и проходить многие улицы и тесные переулки по скользким мостовым, но я не шел, а летел, ног под собою не слыша, вслед за моими проводниками. Я не инако думал, что найду порядочный и хорошо убранный дом; но как удивился я, нашед сущую хибарочку, во втором этаже одного посредственного домика, и в ней повсюду единые следы совершенной бедности. Иному не могла бы она ничего иного вперить, кроме одного презрения, но у меня не то было на уме. Я искал в ней мудрости и был столь счастлив, что и нашел оную.

Господин Вейман принял меня с отменною ласкою и, посадив нас, тотчас начал свое дело. Материя, о которой по порядку им тогда говорить следовало, была наитончайшая и самая важнейшая из всей метафизики; как теперь помню, о времени и месте, и он, несмотря на всю ее тонкость, трактовал ее так хорошо, так внятно и украшал ее толь многими до обеих философий относящимися побочностями, что я слушал ее с неописанным удовольствием и, пользуясь дозволением его, не уставал его то о том, то о другом, для лучшего понятия себе, расспрашивать…

С самого того времени не пропускал ни одного раза, чтоб вместе с товарищами моими к нему не ходить, и всегда располагал дела свои так, чтоб мне на весь седьмой час после обеда можно было из канцелярии к нему отлучиться. И г. Вейман так меня полюбил, что из всех своих учеников почитал наилучшим и всех скорее и совершеннее все понимающим, и о просвещении разума моего так много старался, что я могу сказать, что обязан сему человеку очень много в моей жизни.

Сим образом начал я с сего времени порядочно студировать и слушать философические лекции и производил сие так сокровенно, что долгое время никто о том не знал и не ведал. Но как, наконец, частые и всегда в одно время бываемые отлучки мои из канцелярии сделались приметны, и некоторые из наших канцелярских стали подозревать меня и толковать оные в худую сторону, то принужден я был наконец открыться в том г. Чонжину и у него выпросить формальное уже для отлучек сих себе дозволение. И тогда имел я удовольствие видеть, что обратилось мне сие не в предосуждение, но в особливую честь и похвалу. Г. Чонжин не только расславил и рассказал о том всем с превеликою мне похвалою; но сказал даже и самому генералу и таким тоном, что и тот не преминул меня за то публично похвалить и при многих случаях приводить меня в пример и образец молодым людям, особливо распутным офицерам.

А. Болотов «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков»

Платон — законоучитель наследника Павла

…В 1763 году в марте месяце по именному императрицы указу определен в лавру ректор Платон наместником…

Воспоследовал того года в мае месяце паки императрицы поход в Ростов для перекладывания мощей Димитрия Ростовского в новую раку; и далее в Ярославль; почему паки императрица прибыла в лавру. Платон яко наместник встретил императрицу у креста с приветствием и… говорил проповедь «О пользе благочестия», которую государыня столь приняла благоволительно, что тотчас велела оную напечатать, и удостоила его со архимандритом быть при своем царском столе. Случилось ему за столом сесть с г. генерал-прокурором князем Яковом Петровичем Шаховским[76], который был тогда в особливой у императрицы милости. Князь за столом с наместником непрестанно говорил о разных материях. Императрица, приметив сие, говорит: «Князь, вы никак полюбили отца наместника, что с ним, не переставая, говорите». На то князь: «Это, государыня, не человек, а урод». — «Почему так? Какой он урод?» — возразила императрица. На сие князь: «Я, государыня, с ним о разных материях разговаривал: он на все столь основательно решает, что меня удивил. И как я его о многом и до иных стран касающемся вопрошал. Он все так объяснял, как будто в чужих краях учился. Я его спрашивал: не был ли он в чужих краях и где учился. Он говорит, что нигде не был; а учился-то в Москве в Спасской школе. Сие все меня, государыня, удивило, что сей монах в столь молодых летах столь знания имеет; и потому я его называю уродом». И при том прибавил: «Дай Бог, чтоб наши дети, столько учились и столько издерживая, до такого просвещения достигли».

вернуться

76

Яков Петрович Шаховской (1705–1777) — князь, государственный деятель, мемуарист. Генерал-полицмейстер Санкт-Петербурга (1740), обер-прокурор Синода (1742), генеральный кригс-комиссар (1753), генеральный прокурор Сената (1760). «Записки» Шаховского — ценный исторический источник.