Индийский мечтатель - Штейнберг Евгений Львович - Страница 19

Солнце только что взошло, но уже жарило вовсю. Мистер Суон остановился на минуту, раздумывая, нанять ли паланкин или отправиться пешком. Не многие из европейцев решились бы после восхода солнца совершить прогулку по открытой местности, но мистер Суон никогда не упускал случая полюбоваться этой великолепной панорамой: набережная широкой реки, дворцы, украшенные античными колоннадами, массивные стены форта Уилльям, обширная площадь Мейдан, окаймленная хмурыми казенными зданиями, и к востоку от нее — жилые особняки нового европейского квартала Чауринги. Все это странно походит на Петербург, несмотря на резкий контраст в освещении, красках и, уж конечно, облике обитателей. А в дождливое время года, в серые дни, когда по небу плывут клочковатые грязные тучи, сходство становится еще более разительным, и тогда слегка сжимается сердце от тоски и в памяти воскресают давно позабытые образы…

Раскрыв зонт, мистер Суон медленно идет по кирпичному шоссе, посыпанному песком. Мимо него движутся потоки паланкинов, всадников, колясок, карет, ландо, двуколок, запряженных карликовыми лошадками — пони. Зной усиливается, струи пота стекают по загоревшим до черноты щекам нашего пешехода, но он мужественно продолжает путь, настолько погрузившись в размышления, что, кажется, вовсе не замечает беспощадной жары.

Часа через два корабль снимется с якоря, письмо отправится в Лондон, а там его доставят в здание, составляющее как бы занесенную на чужбину частицу родной земли… Прочитают там это письмо и будут знать, что не зря оказали покровительство русскому человеку, которому вздумалось поселиться в Индии, и что человек этот так долго живет в далекой восточной стране не попусту, а для того, чтобы сослужить полезную службу своему отечеству…

А в Мадрас поручений действительно передавать некому…

Кто же этот человек, который идет по дороге, ведущей из калькуттской гавани в город? Ну, разумеется, не кто иной, как Герасим Степанович Лебедев. А Суон 30 — это просто перевод его фамилии на английский язык. Так прозвал его капитан Фостер, и теперь многие здешние жители называют Лебедева этим именем, которое легче произносить, чем его русскую фамилию.

…Прошло более пяти лет с того времени, как мы расстались с Герасимом Степановичем. Конечно, срок это немалый. Постарел за это время неутомимый странник, появилась сильная проседь в черных и все еще густых его волосах, мелкие морщинки у глаз. Но самые глаза остались молодыми и глядят на мир так же весело, как и прежде. Много воды утекло за эти пять лет, многое изменилось в судьбе нашего путешественника…

Вскоре после возвращения из Майсура оркестр, созданный Лебедевым, начал концерты. В предместье Мадраса, где находились виллы высших чиновников, купцов и банкиров, посреди парка был специально выстроен красивый павильон. Три раза в неделю после заката солнца оркестр исполнял здесь свои музыкальные программы.

Концерты имели успех среди скучающей европейской публики. Несмотря на высокие цены, назначенные Бенфильдом, на музыкальные вечера стекался весь цвет мадрасского общества. Однако продолжалось это недолго. Репертуар лебедевского оркестра, составленный из произведений великих композиторов, пришелся не по вкусу невежественным колониальным выскочкам. Эти господа не прочь были бы поплясать под развеселую музыку или послушать песенки вроде тех, которые исполнялись в лондонских кабачках и загородных садах. Мелодии Моцарта, Генделя, Гайдна их мало привлекали.

Бенфильд потребовал, чтобы программы были изменены в соответствии со вкусами публики. Герасим Степанович наотрез отказался, добавив, что ни в Петербурге, ни в городах Западной Европы ему никогда не приходилось играть в трактирах. Он знает только серьезную музыку, достойную этого названия.

— Мне нет дела до вашей дурацкой музыки! — отрезал грубо англичанин. — Вместо того чтобы зарабатывать деньги, я их теряю.

— А мне нет дела до ваших денег! — отрезал музыкант.

На этом их деловые отношения и закончились. Вскоре оркестр был распущен.

У Лебедева осталось только половинное жалованье, которое полагалось ему по контракту с мадрасским градоначальником за его личные выступления и занятия с учениками. Но Герасима Степановича это не слишком огорчило. Отчасти он был даже рад, что появился предлог для переселения в другое место. С некоторых пор засела у него в голове упорная мысль — приняться за изучение индийских языков. Впервые он подумал об этом еще в Майсуре, после беседы с Деффи. Потом, по возвращении в Мадрас, Герасим Степанович посетил вместе с Патриком Мамаллапурам милях в шестидесяти от города.

Это место, которое здешние жители называли Семь Пагод, славилось древними дравидскими храмами.

Путники долго осматривали удивительное святилище, высеченное в огромной скале. Особенно восхитил их барельеф на поверхности утеса, изображающий эпизод из древнеиндийского эпоса «Махабхарата».

В центре — фигура индусского аскета, сидящего перед громадной извивающейся змеей, воплощением божества Васуки. С обеих сторон в причудливом сочетании громоздились фигуры богов, царей, героев, девушек, головы слонов и других животных. Нельзя было не восхититься великолепным искусством безвестных ваятелей, создавших это произведение, пережившее многие века.

— Как прекрасно! — тихо сказал Лебедев. — Но странно и непонятно… Что это означает? Кто эти мужчины и женщины? Несомненно, все, что здесь изображено, должно иметь определенный смысл… Ах, — вздохнул он, — столько сокровищ вокруг, и бродишь среди них, словно слепой!.. Должен же я когда-нибудь проникнуть в эти тайны!

Во время пребывания на юге Герасим Степанович выучился двум местным наречиям. Однако это ненамного облегчило задачу. То были языки разговорные, не имевшие иной литературы, кроме народных песен, сказок да пьесок, представляемых уличными комедиантами. Чтобы проникнуть в сокровенную сущность индийской культуры, ему был необходим санскрит — язык древней Индии, ее священных книг, ее бессмертных поэтических произведений.

В Мадрасе заняться этим было невозможно. Среди здешних брахманов были знатоки санскрита, но ни один из них не знал английского языка настолько, чтобы переводить древние тексты и объяснять основы санскритской грамматики.

Найти таких людей можно было только в Калькутте. Это был в те времена самый большой центр Индии: столица обширной Бенгалии и всех владений английской Ост-Индской компании. Деффи говорил, что там есть индусы из богатых и знатных родов, которые совмещают классическую индийскую ученость с европейскими знаниями. Да и, кроме того, хотелось повидать этот знаменитый город и вообще побывать в других областях Индии.

Лебедев принял решение отправиться в Калькутту, однако осуществить это намерение было не так-то просто: ведь там не было у него ни одного знакомого. Он попытался заручиться содействием мадрасского градоначальника Сайденхэма, тот ответил неопределенно. Очевидно, влияние Бенфильда дало себя знать. Герасим Степанович написал Воронцову, попросил у него рекомендации к какому-нибудь высокопоставленному лицу в Калькутте.

Прошло около пяти месяцев. Однажды Лебедеву принесли казенный пакет, прибывший из Лондона; в пакете было письмо от Воронцова, адресованное лорду Корнуоллису, генерал-губернатору британских владений в Индии.

С такой рекомендацией Герасим Степанович мог рассчитывать на недурной прием в Калькутте.

Подготовка к отъезду заняла не много времени. Хлопотать о ликвидации имущества не приходилось: бунгало, в котором он жил, принадлежало Бенфильду, обстановка была настолько скудной и простой, что возиться с ее распродажей не имело смысла. Оставалось только заботливо упаковать инструменты, ноты и книги.

Больше всего беспокоила Лебедева участь Сону. Он охотно взял бы его с собой, но захочет ли мальчик покинуть родные места? В последнее время Сону ходил притихший и печальный. Не было слышно ни веселого его смеха, ни песен.

30

Суон (Swan) — по-английски лебедь.