Русская Арктика 2050 (сборник) - Дивов Олег Игоревич - Страница 71

Кок Гусев, он же по боевой готовности санитар, перевязывает Ситникова.

Лодка искалечена. Полно дыр в легком корпусе, большая дыра – в прочном, там, где теперь царство мертвых, которые раньше числились торпедистами первого отсека. Уходя от бомбовой атаки, «эска» ударилась о грунт, и там, разумеется, были камни. Это для полного счастья, положительно. Теперь лодка идет с дифферентом в пять градусов на нос и выпрямляться не желает. Повреждены балластные цистерны, лопнули три бака аккумуляторной батареи в четвертом отсеке. Старая трещина в масляной магистрали увеличилась вдвое. Топливная цистерна номер два, роднуля, кажется, расходится по шву, и соляр упрямо стремится в аккумуляторную яму. Какие ароматы стоят! Хоть святых выноси. Зенитному перископу конец. Гирокомпас… работает… хрен знает, как он работает.

Плюс ко всему половина команды выведена из строя.

А немец не верит, что они мертвы. Немец не отцепляется. Акустик третий раз ловит шумы по левому борту и разрывы глубинных бомб, правда, на изрядной дистанции. Щелкает гидролокатор, щелкает, собака, не унимается.

Поэтому всплывать нельзя. Никак нельзя всплывать, положительно. Всплывешь, и фриц тебя живо обует в белые тапочки.

Шутихин знал, что его «эска» легко протянет под водой 12 часов. Если начать регенерацию воздуха и запустить кислородные баллоны – 72 часа. Это, конечно, самый лучший вариант, можно сказать, идеальный вариант, а с такой химической вонью ничего подобного им не светит. Положительно. Но пока им лучше всего висеть, застопорив машины, над грунтом, молчать и хорониться от врага так долго, как только можно.

Тихо-тихо.

Как мышка в норке. Положительно.

– Павел Сергеевич, – обратился он к штурману, – проложите нам курс домой. Нам пора возвращаться.

Осокин зыркнул на него дико. Подлодка едва жива, непонятно, всплывет ли она, набрав столько воды, а капитану, видишь ли, приспичило – домой.

Шутихин чуть нажал голосом:

– Займитесь своим делом. Надеюсь, рука вас не слишком беспокоит.

12 сентября 2026 года, Большой Соловецкий остров, Варварин причал

У Варварина причала, что в губе Долгой, стояли три катера. Два – старых, с облупившейся краской, с пятнами ржавчины. Выглядели они как дворовые барбосы, которые влезли в воду по прихоти хозяина и совершенно не желают куда-то там плыть. Им бы достать брошенную хозяином палку, вылезти на берег и брыкнуться наземь, да половить бурой бочиной, что вся в колтунах, скупое сентябрьское солнышко. Их и выкрасили-то в невнятные, серо-коричневые цвета.

Третий назывался «Чайка», был больше двух первых и выглядел не в пример горделивее. Его одели в белое и оранжевое, придали изящные обводы, возвели высокую надстройку. Рядом с дворовыми кудлатыми псами «Чайка» выглядела столичной щеголихой. Не иначе – шотландская овчарка, такая грациозная, такая тонкая в кости.

Именно на ней делегацию собирались доставить на Анзер. Там хорошо, там два скита, поднятых из руин, притом один из них, Голгофо-Распятский, глядит на еловое море, на озера, на нитяное кружево троп с высокой горы… Должно быть, очень красиво.

У сходней стоял местный мужик, сухопарый, одетый в грязное, обутый в говнодавы. В левой руке у него было ведро с огромными подосиновиками, в правой – курево. Только что свез он каких-то туристов на остров Большая Муксалма, заодно набрал грибцов, там их тьма-тьмущая – это Ситников помнил с детства, – да и счастливо пришвартовал своего бурого барбоса пять минут назад. Хряпнул пару стопок для бодрости, а теперь стоял так, чтобы вежливо, не назойливо, но основательно перегораживать дорогу важным чинам на «Чайку». И говорил блеклым хрипловатым голосом цвета своей посудины:

– Не надо бы… Людей угробишь… да.

Он обращался к капитану «Чайки», стоявшему перед ним в элегантной белой форме, с белою же фуражкой на голове, словно целая папироса перед гнутым половинным бычком.

– Иван Андреевич! – нажимал его собеседник голосом, – Это не ваша сфера компетенции. Как вам еще объяснить? Отойдите, нам надо начинать посадку.

– Да не надо вам… ну что ты… ну не видишь, твою мать, что ли? Совсем, это самое, не чуешь?

– Иван Андреевич, я сейчас позову охранника!

Хрипун с досадой бросил курево и затоптал.

– Давай, умелец, посади народ в воду! Давай, поглядим мы на твое, это самое, искусство.

И он совсем уж собрался уходить, как вдруг архимандрит обратился к нему:

– Иван Андреич, что за проблема?

Тот повернулся и первые пять слов сказал матерно. Потом вежливо подошел под благословение. Потом разъяснил:

– В море выходить бы не надо. Можно это самое… напороться.

Белоснежный капитан перебил его:

– Чушь! Прогноз благоприятный. Я второй год здесь работаю, понимаю кое-что.

Хрипун харкнул в воду.

– Понимает он, да.

– А все-таки, Иван Андреич?

– Прогноз, это самое, прогнозом, а море портится, да.

– В каком смысле – портится?

– А в таком, что ветер плохой и небо тоже плохое… Но я так чую, тут всем по и до. Так давайте, это самое… понятно что.

И ушел.

Архимандрит задумчиво произнес:

– К местным надо прислушиваться. Пожалуй, не стоит искушать Бога… – С этими словами он отступил от сходней.

Соловецкое начальство сейчас же юркнуло к нему за спину. Фундаментальный профессор пожал плечами:

– У меня жена.

Тоже отошел. И добавил, будто извиняясь перед кем-то:

– Сама не проживет, пропадет без меня.

Вице-губернатор молча и солидно присоединился к оставшимся. Мол, раз таково мнение народа…

Капитан «Чайки», изменившись в лице, залопотал:

– Не думаю, что мы сможем вернуть всю сумму, выплаченную…

– А я пойду на Анзер! – звонко произнес адмирал.

Улыбнулся.

– Мундир обязывает… да и не бывал там никогда, интересно мне.

Ситников остался с ним. А больше – никто.

19 июня 1944 года. У входа в Конгс-фьорд

…Двадцать часов спустя умер политрук. Видно, не одна только челюсть была у него повреждена.

Из аккумуляторного отсека доложили: у двоих матросов тяжелое отравление. Что им ответить? Хорошо, хоть пожара нет – для вящей полноты.

Ситников, не переставая, молился вполголоса. Ему едва остановили кровь. Когда с него содрали старые бинты, он зашипел, как рассерженный кот, а потом возобновил молитву – ровно, не меняя ритма, точь-в-точь хорошо налаженный дизель. Новые бинты скоро вновь придется менять.

Вот уже шесть часов, как в хозяйстве акустика полная тишина. Чужих шумов нет. Где сейчас немцы, ушли они или затаились, Бог весть. Но всплывать – пора, очень пора всплывать, иначе весь экипаж передохнет от отравления. К тому же наверху сейчас ночь…

А красавица с косой и голым черепом, она на миру все ж приятнее, чем в придонном царстве, положительно.

– Ситников! Молодожен! Подарок мы тебе преподносили от экипажа нашей краснознаменной «эски»? Что-то я не помню, подскажи-ка.

– Н-нет, товарищ капитан третьего ранга. А-а… Нет, товарищ…

– Как же так? Какие мы после этого твои боевые товарищи?

Ситников изумленно молчал. Молчал вместе с ним и весь центральный пост.

Где Филька отыскал себе женщину в Полярном, где на сто мужиков одна баба, как он ее в себя влюбил, во вчерашнего пацана, в тощую скелетину, как уломал сделаться его женой, никто понять не мог. Знать, мал воробей, да верток! Перед самым боевым походом он выпросил себе увольнительную на шесть часов. Уложилась в эти шесть часов и свадьба, и первая мужицкая ночь Ситникова. Вернее, не ночь, а маленький ее кусочек – между праздничной картошкой с солеными огурцами и возвращением на подлодку…

Шутихин вынул из кармана серебряный портсигар. Эх, жалко. Одна у него памятная вещь, другой нет. Когда-то в иной, мирной жизни его наградили этим портсигаром как лучшего штурмана Каспия…

– На, Ситников, вот тебе наш подарок, от лица всего экипажа вручаю тебе.