Старая скворечня (сборник) - Крутилин Сергей Андреевич - Страница 9

Завидя приближающуюся плоскодонку, Полкан подбежал к воде. Виляя хвостом и радостно повизгивая, он стал выпрашивать подачку. Иван бросил собаке плотвицу, раздавленную в суете сапогом. Полкан, подхватив добычу, скрылся в каменоломнях. Раздирая рыбину когтями, Полкан рычал.

Скворцу эта Полканова жадность была противна, как противна была ему и жадность Егоровых сыновей, которые, воровато озираясь по сторонам, пробирались домой не тропинкой, а вдоль ям, зарослями репейников.

Пролетая над ними, Ворчун крикнул: «Шабаш-ш-ни-ки!»

Сыновья вскинули головы, обернувшись на крик, но скворца и след простыл. Ворчун был уже далеко за селом, в поле.

10

В Верхнем поле, за селом, Егор пахал землю.

Егор работал на стареньком тракторе с огромными резиновыми колесами. Прокопченный, весь в пятнах мазута, издали трактор казался нерасторопным, старым и жалким среди огромного, бескрайнего поля.

Однако он не всегда был таким. Лет десять назад это был великолепный трактор, красавец. Сам весь красный, а ободья колес и кабина — голубые.

В то время такого красавца не было нигде в округе (а Ворчун хорошо знал, где и какая машина пашет); машину дали Егору потому, что он был хорошим трактористом. Бывало, едет Егор в поле, а пацаны за ним бегут, провожают до самой околицы.

Той же первой весной, когда Егору дали эту машину, он прикатил на ней в мастерскую и приварил лесенку, чтобы сподручнее было ему, инвалиду, залезать в кабину.

Десять лет, понятно, и для машины срок немалый. Теперь от прежней красоты уж ничего не осталось. Краска обгорела, замазалась мазутом; дверцы кабины от времени разболтались, и Егор снял их. Потом и вся кабина стала ходить ходуном, и этой весной он ее убрал совсем. Без кабины еще лучше, прохладнее стало.

Ворчун еще издали узнал своего хозяина. Егор сидел на запыленном дерматиновом сиденье и, ссутулясь, крутил баранку. Паря на легких своих крыльях, скворец сделал круг над машиной, потом второй. Он пролетел так низко, что почуял даже, как от машины шел жар. Занятый делом Егор, однако, заметил скворца и, сняв картуз, помахал им Ворчуну. Скворец ответно помахал хозяину крыльями и, оживленный и радостный, опустился на межу.

Плуг вспарывал влажную, теплую от майского солнца землю. Она беспрерывными лентами скользила но блестящим зеркалам лемехов и, переворачиваясь, спокойно ложилась вновь. Рядок к рядку. И так плотно, так ровно они прижимались один к другому, что трудно было различить, где их граница. И только там, где шел последний лемех, оставалась вдоль поля глубокая, ровная борозда. Вдоль этой борозды важно расхаживали грачи и вороны. Перелетая следом за плугом, они выискивали червяков. То и дело из-за дележа добычи между птицами затеивались драки. Чаще всего задирались грачи.

Грачи прилетают из теплых краев изголодавшиеся, общипанные. Однако с кормом на первых порах приходится туго. Пойма Оки еще залита водой; поля покрыты снегом. Земля на редких проталинах мерзлая, неподатливая. Грачи мечутся в поисках пищи: кричат, снуют возле изб, подбирая всякие отбросы. Они ждут не дождутся того дня, когда после первых майских дождей оттает земля и Егор на своем тракторе выедет на Верхнее поле. По Оке, в пойме, Нижнее поле, а тут, за селом, Верхнее. Пойма еще только-только освободилась от паводковых вод; пахать там будут недели через две, поэтому грачи со всех гнездовий слетаются на Верхнее поле и пасутся с утра до вечера.

Скворец опустился в самый центр этой прожорливой стаи, вышагивающей и перелетающей за трактором, и, деловито осмотревшись, принялся выискивать добычу. Ворчун опустился посреди стаи с умыслом — он хорошо понимал речь ворон и грачей. Если пастись в сторонке одному, то надо постоянно осматриваться, чтобы тебя не сцапал кто-либо, а вороны и грачи — чуткие сторожа. Когда вокруг тебя грачи и вороны, то по сторонам смотреть не надо — только успевай работать клювом. И Ворчун набросился на еду. Старательно бегая на своих упругих ногах, он без устали устремлялся то туда, то сюда. Он внимательно осматривал каждый ком, каждую трещину вывернутой лемехом земли в надежде найти добычу. Червей было мало, а добытчиков много. Черви — оно понятно, от навоза заводятся, а навоз уже давно почему-то люди не возят на поля. Сажая картофель, бабы сыплют в лунки какой-то вонючий порошок. От этого зелья черви либо уходят вглубь, либо вовсе дохнут. А над озимью ранней весной огромные гудящие птицы летают и сыплют этот яд почем зря. На озимые поля скворец поэтому совсем перестал летать.

Но хотя и мало было червяков в земле, однако Ворчун живо находил себе добычу. Вороны ленивы и неповоротливы; грачи — драчуны: схватятся из-за какого-нибудь дождевика — свалка у них, гвалт. Скворец не обращает на них внимания. Ходит он по меже слегка пошатывающейся походкой, деловито осматривает пахоту. Увидя червяка или личинку, быстро подбирает ее, глотает, запрокидывая голову. Чего глаз не увидит, то ощупывает языком. Держась посреди стаи, он то и дело перелетает, стараясь не очень-то отставать от быстро движущегося трактора.

Скворец любит подбирать добычу сразу же из-под лемеха. Из-под лемеха земля такая теплая, и рассыпается она, как воробьиный пух, который он выбрасывает на ветер из скворечни. А главное — вывернутые лемехом черви не успевают уползти. Искать их не составляет никакого труда, лишь успевай подбирать.

И скворец спешил. Уж на что он живой по натуре, любил и попеть и порезвиться, но когда наступал час еды, редко отвлекался: не пел, не щелкал, не оглядывался лишний раз, а только работал и работал клювом. Иногда краем глаза Ворчун посматривал на хозяина. Сидя вполоборота, Егор поглядывал назад, на плуг, на скачущую за ним стаю птиц. Управляясь с машиной одной рукой, он снимал другой рукой с головы картуз и махал им, словно говоря: работайте, работайте, друзья!

Егор был радостен в эту минуту и оживлен. Загорелое, успевшее обветрить лицо его светилось улыбкой; он не чувствовал ни жажды, которая томила его, ни усталости, ни пыли, поднимаемой колесами и лемехами и мешающей дышать ему; он не слышал ни гула мотора, ни крика птиц — каркающих, поющих, дерущихся; казалось, все это было едино: и ревущая машина, и птичья свита, — и все это в каком-то радостном порыве, окутанное серым облаком пыли, движется по полю, вдали от села.

И так час и другой.

Иногда Егор останавливал трактор возле дороги или у дальнего перелеска, в который упирались поля, и, спустившись по лесенке на землю, доставал кисет и свертывал самокрутку. Закурив, он прохаживался возле горячей машины, подрагивающей на малых оборотах; затем шел на опушку леска и, бросив на траву ватник, ложился отдохнуть. Он ложился навзничь, закинув ногу на ногу; и не курил даже, а лежал неподвижно; и солнце слепило ему глаза, и он щурился, смежая веки; и на усталом лице его, изрезанном глубокими морщинами, — покой и блаженство.

Пока Егор отдыхал, птичья свора, следовавшая за плугом, на какое-то время разлеталась. Жирные вороны, нехотя поднявшись с земли, улетали на другой конец поля, поближе к селу. Облепив кладбищенские ракиты, они чистили клювы или дрались, сводя счеты за обиду в меже; грачи спешили проведать своих птенцов; и только скворец никуда не улетал. Ворчун садился на вершину березы, в тени которой отдыхал Егор, и начинал петь, стараясь щелканьем своим и свистом порадовать хозяина.

Но Егор не замечал, не слышал пенья — его мысли были далеко-далеко…

11

Он думал о сыновьях.

Почему они выросли такими эгоистами? Почему они не любят то, что дорого ему? Егор прикидывал и так и этак — и не находил объяснения их житейской линии. Нельзя сказать, что сыновья выросли, как принято говорить, без его отцовского влияния. Правда, самое раннее детство, трудное, полуголодное военное детство, ребята прожили без него. Но они были совсем маленькими, когда он вернулся. «Неужели все закладывается в человеке в самые ранние годы?» — думал теперь Егор.