Однажды в Париже - Плещеева Дарья - Страница 7

Анри передал просьбу о встрече с доверенным лакеем и теперь прохаживался в галерее неподалеку, сдерживая рвущееся наружу волнение и ожидая, что его позовут. Но отец Жозеф сам вышел к гвардейцу.

Если бы кто встретил на улице провинциального города этого пожилого человека в бурой рясе с капюшоном, перехваченной веревочным поясом, обутого в любое время года в грубые сандалии на босу ногу, никогда бы не предположил, что он более двадцати лет является надежным советником и почти другом кардинала Ришелье. Ну а парижанам уже примелькалось его лицо с большими, чуть навыкате глазами, крупным носом и довольно длинной, с точки зрения модников, неухоженной седеющей бородой.

Когда кто-либо пытался посоветовать отцу Жозефу сменить одеяние на более подходящее его положению, ответ был неизменно прост:

– Сам Христос такое одеяние носил, чем я лучше?..

Этого человека прозвали «серым преосвященством» за то, что он все время держался в тени. Но насчет его характера парижане не обольщались – скромность причудливо сочеталась в нем с природной способностью к сложным интригам и политическому сыску.

– Найдите мне господина де Голля, – велел дежурившему у дверей слуге отец Жозеф. Но Анри уже сам спешил к нему.

– Святой отец, со мной этой ночью случилось нечто странное, – заговорил, подойдя под благословение, де Голль. – Я должен рассказать вам кое-что важное. Прошу: выслушайте!

– Пойдем в сад, сын мой, – предложил капуцин. – Я с утра уже прочитал столько писем, что в глазах рябит. Мне просто необходим свежий воздух.

В саду было пусто. Хотя солнце выглянуло, высушило скамейки, радоваться там пока было нечему – деревья стояли голые, трава еще не ожила.

Они отыскали боскет и скамейку там, где солнце уже заметно пригревало, как оно и должно быть в конце февраля. Отец Жозеф сел, Анри остался стоять.

– Садитесь, молодой человек, – велел отец Жозеф. – Не заставляйте меня задирать голову. Ну, так что у вас случилось?

– Сегодня ночью я оказался возле церкви Сент-Эсташ… – без лишних объяснений начал де Голль и рассказал все, вплоть до убийства незнакомца.

– Печально, – покачал головой капуцин. – Однако этот грех мы вашему другу отпустим. Что вы еще запомнили, кроме хриплого голоса?

– Этот человек примерно моего роста, если только он не носит туфель на высоких каблуках.

– Да уж, наши щеголи это любят… Еще!

– Мне кажется, что ему около сорока лет. Я сужу по голосу… Святой отец, я уверен, что где-то уже слышал этот голос! Это было случайное знакомство или даже не знакомство, а просто я, допустим, в Пале-Кардиналь, сидя в кордегардии, слышал за приотворенной дверью чей-то разговор…

– Хорошо, сын мой. Еще!..

– Это человек, по-моему, привык распоряжаться и в то же время, как мне показалось, по натуре – веселый. Он… шутил с мальчишками.

– Когда приходится говорить с детьми, и я могу пошутить, – усмехнулся отец Жозеф, но как-то невесело. – Еще что-нибудь?..

– Святой отец, я добрый католик, хожу к мессе…

– Я знаю. Иначе вас бы тут не было, господин де Голль.

– Мне в какой-то миг показалось, что передо мной – дьявол!.. Это было, когда он исчез. Он повернул голову, я не видел лица, но мелькнул профиль. В профиле было что-то сатанинское! Не смейтесь надо мной, святой отец, я не испугался, но… И этот голос! В нем был какой-то особый скрип, но не от кашля, а… так скрипят несмазанные двери!

– Обрати внимание, сын мой, я не смеюсь, – капуцин пожевал губами. – Ощущения – тоже хорошая примета. И мы, добрые католики, знаем: дьявол существует и творит пакости. Если бы ты опять увидел это существо стоящим на пороге, освещенным лишь со спины, ты смог бы его узнать? По движениям, по профилю?..

– Возможно, смог бы… – пожал плечами де Голль.

– Ну тогда вот вам приказ, господин лейтенант: отыскать этого… шутника, человек он или нечистая сила! Вы – единственный, кто его видел и слышал. Возможно, вы не знаете, но его высокопреосвященство обещал посадить сочинителя подобных скверных песенок в Бастилию. Не просто обещал – почти что дал слово чести, хотя священнослужителю не полагается… И это будет сделано, как только мы его изловим. Теперь, по крайней мере, ясно, что гадкие песенки – не так называемое народное творчество.

– Но мои служебные обязанности…

– Не беспокойтесь насчет своих служебных обязанностей, – небрежно отмахнулся отец Жозеф, – я все объясню его высокопреосвященству. Поймать сочинителя важнее, чем проверять, как обращаются конюхи с лошадьми ваших гвардейцев. А поскольку никаких поездок его высокопреосвященство в ближайшее время не планирует, значит, и конная охрана не нужна. С чего вы начнете?

– Строго допрошу хозяина кабачка… – уверенно начал Анри.

– …и он поклянется на Библии, что впервые в жизни увидел этого хриплого господина. Впрочем, может быть, он окажется добрым французом и сразу назовет имя. Но в это плохо верится. Слушайте меня, господин лейтенант… – Отец Жозеф задумался. – В том, что в «Шустром кролике» больше не будет никаких спевок, я не сомневаюсь. А сочинителя и хриплого господина отыскать надо. Возможно, это один и тот же человек. Или же хриплый господин – друг или слуга сочинителя. Итак… Где же его искать?

Де Голль растерялся: ответа на вопрос он не знал.

– Это может быть творчество господ, посещающих салоны, – подсказал капуцин. – Господ, которые после казни герцога Монморанси и маршала де Марильяка[5] боятся открыто противостоять его высокопреосвященству, а вот втихомолку распространять гаденькие стишки как раз способны. У нас в Париже имеются два таких опасных салона. Один держит госпожа маркиза де Рамбуйе. Вы наверняка о нем слыхали, это бывший отель Пизани, теперь его так и зовут – отель Рамбуйе, он поблизости от Лувра. Маркиза собирает там философов, аристократов и поэтов. Заметьте: поэтов! А второй, второй… хм… Что вы знаете о Нинон де Ланкло?

– Видел ее несколько раз. Редкая красавица! – честно сказал Анри.

– Красавица и умница, – добавил наставительно отец Жозеф. – Но любовников меняет чаще, чем чулки, и рада всякому, кто объявит себя вольнодумцем. Хотел бы я, чтобы сочинитель оказался гостем ее салона!.. Да, еще этот чудак Бийо…

– Бийо?! Но, святой отец, с чего бы ему сочинять пакости про его высокопреосвященство? – искренне удивился де Голль. – Он ничего не видел от господина кардинала, кроме добра!

– О, делать добро – это лучший способ нажить себе врага, – вздохнул капуцин. – А Бийо обиделся на весь Париж и сбежал. Где он теперь бродит – неведомо. Было бы хорошо, если бы вы, господин де Голль, заодно и его отыскали…

Эта «пропажа» была родом из Невера. Столяр, самостоятельно освоивший грамоту, поэт-самоучка, Бийо своими разухабистыми виршами в народном духе и застольными песнями сумел угодить неверскому дворянству, стал известен. У него появились знатные покровители, привезли самоучку в Париж, представили кардиналу Ришелье. Тот отнесся к поэту благосклонно, даже назначил ему пенсион. Вскоре Адана Бийо парижане прозвали «Вергилий с рубанком». Ничего обидного в прозвище не было: и насчет рубанка – чистая правда, и сходство с Вергилием кто-то ухитрился усмотреть. Но столяр надулся, на шутки знатных господ стал огрызаться.

Анри не знал, что Бийо, которого часто приглашали в Пале-Кардиналь, исчез. Но, если сбежал, вполне мог свою обиду на Париж выместить стихотворным образом. И наверняка найдутся господа, которые станут его подзуживать: «А напишите-ка, мэтр Адан, еще куплетик, а давайте вместе посмеемся над стареньким кардиналом, которому все еще неймется!..»

– Есть еще одна особа, которая по зловредности затмит и салон де Рамбуйе, и салон де Ланкло, и всех прихлебателей королевы-матери, – помолчав, сказал отец Жозеф. – Шевретта… Не понимаю, как только ее духовник дает ей после исповеди отпущение грехов?!..

– Да, святой отец, – согласился де Голль. – Наслышан про эту даму. Такая может заплатить любому поэту…

5

Анри II, герцог Монморанси, адмирал и маршал Франции, и Луи де Марильяк, граф Бомон-ле-Роже, маршал Франции, участвовали в мятеже Гастона Орлеанского против его брата, короля Людовика, были признаны виновными в оскорблении величества и приговорены к казни в октябре 1632 года.