Современный болгарский детектив. Выпуск 3 - Иосифов Трифон - Страница 17

Ночи в то ужасное лето были шалыми и всех — и людей, и животных — сводили с ума. Даже Гай, преданнейший пес, норовил схватить меня за горло, когда мы бегали с ним по берегу водохранилища. Вроде бы это была игра, но бог знает где граница между его беспредельной привязанностью ко мне и атавистической жаждой крови — ночами я со страхом замечал в его глазах зеленые языки пламени…

Чем глубже я уходил в лес, тем яснее слышал далекие голоса облавы и грохот выстрелов — ясно, это группы прочесывают заповедник и постепенно вытесняют стаю вверх к Пределу. Это неплохо — операция, кажется, удается, большинство собак будет уничтожено, остальные, даже если перевалят через гору, наверняка отдадут Богу душу по дороге. Да и не дикие же в стае животные, а так, с бору по сосенке — от огромных овчарок (я вижу по следам) до маленьких домашних козявок. На обледенелых горных склонах они будут лихорадочно царапаться обломанными коготками и падать в пропасть — от выстрелов и от бессилия. И снег станет бурым от крови.

Выстрелы то приближаются, то отдаляются снова, в нескольких местах я уже натыкаюсь на скрюченные, окоченевшие трупы собак. Завтра охотники из Дубравца уберут их всех до единого — за каждую убитую собаку дают по пять левов…

Вдруг мимо меня проносится обезумевшее от ужаса стадо осыпанных снегом вепрей во главе с огромным самцом. По нарастающему сзади них шуму я успеваю понять, что буквально в ста метрах вслед за ними несутся охотники. Только я собираюсь крикнуть им, как на поляну выскакивают огромная косматая овчарка и маленький желтый, похожий на шакаленка шпиц. Мчатся осатанелые за вепрями и меня даже не замечают. Я быстро снимаю с плеча двустволку, они улавливают мое движение, и овчарка успевает отскочить в сторону. А желтый малыш совершенно неожиданно ложится в снег, трется об него животом и жалобно скулит. Стреляю с опережающим прицелом в овчарку, она с воем переворачивается через голову, остервенело захватывает зубами собственную шерсть и захлебывается кровью. Я навожу мушку на малыша, он сидит в десяти шагах от меня, в глазах безумие, ужас и слезы. Выстрел вминает его в снег, и я вижу ясно, как от маленького его тельца летят во все стороны желтоватые космы шерсти, смешанные с дымом и струйками пара от хлынувшей крови. Снова заряжаю ружье, чтобы добить большого — он пытается отползти от страшной поляны. Две пустых гильзы летят в снег, новые патроны уже у меня в руке, и тут внезапно, как удар, меня толкает в грудь предчувствие нависшей опасности. Трудно определить точно мое ощущение в этот момент — что-то вроде гнусной пустой тошноты под ложечкой, мурашки по спине и какой-то зуд по всему телу. Резко нагибаюсь к упавшим гильзам, и именно в этот момент — внезапный и ослепляющий, как молния, — гремит выстрел…

На голову падают срезанные пулей ветки, сыплется снег. На миг мне кажется, что Старцы на Пределе соединились, что-то выкрикнули и обрушились на меня. Потом пала тишина. Такая бездонная и звонкая, что я слышу, как сзади меня с веток падает снег. Где-то быстро удаляются шаги — туп, туп, туп, как по твердой, утрамбованной тропинке. Откуда она здесь, в глухом лесу, засыпанном снегом? Что за идиотизм! Медленно, очень медленно — проходит минута или целая вечность — я прихожу в себя и понимаю, что это не шаги по твердой тропке, а кровь, бешено стучащая в виски. Кто-то стрелял в меня? Да нет, это просто невозможно! Это абсурд, в который я не могу поверить, но на плече у меня до сих пор лежит срезанная дробью ветка, и я наконец трезво и не без страха начинаю осознавать, что и сейчас представляю собой великолепную мишень. Взгляд падает на раздробленный череп желтого малыша. На миг я представил себе, что не он, а я, я лежу там с простреленной, плавающей в крови головой. Эта воображаемая картина наконец-то выводит меня из шока, я бросаюсь в сторону, чтобы скрыться за стволом ближнего дерева, забыв, что я на лыжах, они наезжают одна на другую, я падаю в снег, ружье летит из рук, и проходит довольно много времени, пока я снова подымаюсь на ноги и в руках у меня оказывается незаряженное ружье. Я оглядываюсь вокруг.

— Кто стрелял?!

Никакого ответа. Меня окружает жуткая тишина, даже большая собака притихла, не успела, бедная, добраться до кустов на краю леса.

— Кто, кто стрелял, сволочь поганая?! — ору я во все горло и совершенно прихожу в себя. Значит, так. Кто-то прятался вот там, в тех кустах, куда полезла собака. Сидел там долго, спокойно целился мне в голову, потом нажал на спуск. Но за что? Кому и чем я мешаю, чтоб вот так хладнокровно убить меня? Забыв всякую предосторожность, я бросаюсь к кустам — никого. Даже следа никакого нет, чистый снег. Зато метрах в тридцати подальше между деревьями полно самых разных следов — и людей и животных. Куда бежать, за кем гнаться?..

Еще долго мне чудятся меж стволов направленные на меня винтовки и какие-то неясные, бледные лица убийц. Делать нечего, надо, надо взять себя в руки и продолжить путь. Я поворачиваю лыжи и снова иду к школе. Стараюсь равномерно выбрасывать вперед ноги и глубоко дышать. Движение возвращает мне способность спокойно рассуждать. Ну а если это был случайный выстрел! Кто-то целился в ползущую рядом собаку, нажал на спуск и, когда сообразил, какую беду мог натворить, испугался и кинулся прочь в глубь леса. Да нет, чепуха это! Собака ползла по снегу внизу, а стреляли гораздо выше, на уровне моей головы…

Страха уже нет, меня охватила дикая злость, которая просто не дает дышать.

Дорого бы я дал, чтобы этот подлец оказался передо мной, хоть бы на миг мелькнул меж деревьев! Тогда Герасим Боров, а теперь я, его сын, так, что ли?!

Снегопад усилился. Наверно, уже и обед прошел. Наконец-то впереди мелькнуло кирпичное здание бывшей школы. Первая здравая мысль — есть ли связь между тем звонком отсюда и выстрелом? Допустим, кто-то хотел свести со мною счеты и решил сначала позвонить, а потом, когда я рвану сюда, чтобы выяснить, в чем дело, засесть у тропинки и спокойно ждать моего приближения… Могло такое быть? Вполне. И главное, эта подлая тварь правильно предугадала события. А теперь поди разберись, кто из тридцати охотников, и плюс мои люди, кто из них топтался здесь? Вокруг полно следов, они переплетаются и ведут во все стороны, а через некоторое время и их не будет видно, все скроет глубокий снег, который сыплет, не переставая ни на секунду.

Я быстро приближаюсь к школе, стараясь избегать открытых мест. Странно — уже издалека вижу, что замок на входной двери висит как ни в чем не бывало. Марина твердит, что единственный ключ от школы у нее, но теперь, после всего случившегося, я не верю ей. Ключи могут быть и у Митьо, и у Васила, и еще бог знает у кого. Снимаю лыжи, тихо прохожу вдоль стены и наконец вижу то, что и ожидал увидеть: окна закрыты на толстые деревянные ставни, под ними нетронутый снег, но к одному из них — угловому — ведут следы… Три гвоздя, на которых крепится здесь ставень, вынуты, створки свободно раскрываются. Отодвигаю их в стороны и сую голову вовнутрь. Передо мной темный, пахнущий сыростью и мышами коридор. Я наконец-то могу расслабиться, потому что уверен: внутри уже никого нет. Я пытаюсь пойти по следу, он полузасыпан снегом, но еще различим. «Человек» (если убийцу можно назвать так) вышел из леса, пробрался в школу и вернулся обратно в лес. Следы оставлены резиновыми цервулями или сапогами, а такую обувь носит каждый сельчанин в Дубравце. На расстоянии метров пятидесяти от школы, уже в лесу, следы теряются на широкой, плотно утрамбованной тропинке. Здесь, скорее всего, побывала группа, посланная к Большой пойме, — она возвратилась и прошла к южной части водохранилища, чтобы и там прочистить лес.

Смысла нет идти дальше. Я возвращаюсь обратно, открываю замок, висящий на дверях школы, и вхожу в единственную обитаемую во время косьбы комнату. Тут некогда была учительская, и еще сохранились высокие шкафы с какими-то старыми бумагами, стол, залитый чернилами, и узкая кушетка с провисшими пружинами. Мне не хочется немедленно возвращаться на базу, я устал и озяб, хорошо бы хоть час побыть в покое и одиночестве. В комнате собачий холод, я засовываю в печку какие-то старые газеты, разламываю полусгнившие дощечки, издавна валяющиеся вокруг, и отправляю их туда же. Через минуту в печурке полыхает огонь. Я сажусь на продавленную кушетку, закуриваю, впадаю в какое-то странное забытье — ни о чем не думаю, ничего не чувствую… И вдруг меня будто кто-то бьет в грудь — это звонит телефон: на проводе Марина.