Современный болгарский детектив. Выпуск 3 - Иосифов Трифон - Страница 37

Через десять минут я уже в управлении, сдержанно отвечаю на приветствия коллег и спешу к Генчеву. Слава Богу, шеф в кабинете один.

Он поднимает глаза, и я вижу в его взгляде не только удивление, но и — очень странно! — радость.

— Привет, Боров! Только что звонил с базы Дяков, там волнуются, никто не знает, куда ты подевался. Ну, садись, я уже все знаю!

— Вот как? Кто же вам рассказал?

Я положил узел на стол, и, пока я стаскивал с себя теплый плащ, Генчев нетерпеливо разворачивал шкуры.

— Это неважно — знаю, и все. Я звонил тебе недавно, но тебя уже не было… Это тот самый карабин, да?

Он вертит его в руках и внимательно разглядывает.

— Надо же — трех муфлонов нам стоило это старое железо…

«И жизни моего отца», — произношу я про себя и сажусь за длинный, покрытый зеленым сукном стол.

— Будешь пить кофе?

— Можно… Но прежде у меня к вам просьба… Я бы хотел, чтобы этот карабин на одну ночь остался у меня. Только не спрашивайте зачем.

Шеф внимательно смотрит на меня, заказывает по селектору два крепких кофе, потом внезапно наклоняется и хлопает меня по плечу:

— Ладно, потом поговорим об этом. А теперь рассказывай!

И я рассказываю ему все, начиная с Марины и тайника в Чистило, потом про Митьо и выстрел в меня, — что скрывать, ведь все уже завершилось. Под конец описываю задержание Лалю и вынимаю из кармана несколько исписанных листков бумаги. Два из них откладываю в сторону — для них время еще не пришло. Остальные отдаю Генчеву, он читает, и лицо у него делается встревоженным. Приносят кофе. Молчим. Потом он спрашивает, нет ли еще чего.

Закуриваю, выдерживаю паузу и…

— Нет, не все, есть более неприятные вещи… Лалю Тотев убивал муфлонов и за сто левов продавал головы и рога Митьо, а тот в пять раз дороже продавал их…

— Кому? Кому продавал?

— Он сам вам скажет — должен будет сказать. Кстати, несколько дней назад я случайно наткнулся на одного из его клиентов. Помните, я в субботу вечером был в дачной зоне?

— Конечно, помню… — Лицо у Генчева посерело.

— Помните, надеюсь, и то, в чью дачу влезли собаки?

— Да, помню… — Несчастный шеф, чтобы скрыть смущение, опустил голову над чашкой и стал медленно глотать горячий кофе.

— Так вот — на этой даче я видел рога муфлона, который был застрелен весной. Очень красиво они выглядят на стене!

— Знаю…

— Что вы знаете?

— Знаю, что ты видел там рога муфлона…

От неожиданности я чуть не захлебнулся кофе. Смотрю на шефа во все глаза.

— А… кто вам рассказал?

— Твоя бывшая жена.

Я онемел. Не верю, не могу поверить…

— Она пришла ко мне сегодня утром. — Генчев прячет от меня глаза. — Сама пришла…

— Зачем? — Я едва узнаю свой собственный голос.

— Она просила… просила не разглашать, что ты видел рога на даче. Все-таки дача принадлежит… ну, ты знаешь, кому она принадлежит! Надя сказала, что она уже уладила с тобой эту проблему…

Мне показалось, что чья-то рука в перчатке крепко ударила меня по подбородку — потолок кабинета взметнулся вверх, а лицо Генчева поехало куда-то далеко назад и стало совсем маленьким.

— Она… сама… пришла или ее послали? — Я едва собрал силы, чтобы задать этот очень важный для меня вопрос.

— Об этом не было речи. Конечно же, сама…

Наше молчание длится целую вечность. Наконец я все-таки прихожу в себя — надо кончать затянувшуюся историю.

— Что же вы теперь собираетесь делать?

— А ты что бы посоветовал?

— Не знаю. Это ваше дело. Я доложил вам обо всем. А это… — и я кладу перед ним последний листок.

— Что это? А… Заявление об уходе?

Генчев вертит его в руках, потом кладет на стол. Он не кричит, не грозит порвать заявление и послать меня куда подальше. Наоборот, он осторожно гладит рукой мятый листок…

— Значит, вот как… Ты подаешь рапорт, где выдвигаешь против высокого начальства обвинение в браконьерстве, потом суешь мне заявление об уходе, потому что это не твое дело и тебя не интересует, что будет дальше! Ты — в кусты, а Генчев пусть ломает на этом свои старые зубы, так?!

— У меня нет другого выхода…

— Нет, говоришь? Забросал меня бумажками и бежишь как заяц? Ну, хорошо же! Беги! Но прежде я тоже покажу тебе кое-что!

Первое, что я вижу, — его собственный рапорт в министерство и окружной совет. Описано все подробно (наверно, от Нади узнал многое), и в конце поставлена его подпись. Ай да Генчев! А я-то думал, что он обыкновенная чиновная крыса, которая зубами и ногтями держится за свои привилегии…

Вторая бумага — официальное письмо на бланке, в котором требуют, чтобы мы высказали свое мнение по поводу отчуждения пятидесяти декаров от территории заповедника для постройки дач. Пятьдесят новых дач по одному декару земли… Указано даже, где будет строительство: они хотят захватить угол между концом водохранилища и Лисьими норами, на склоне горы. Самая прекрасная земля — я так и знал… Там еще сохранились старые запущенные сады, небольшие поля и луга с травами, где мы собираем корм для дичи. Теперь у нас хотят это отнять, и самое страшное — в конце письма стоит подпись того самого всезнающего, всемогущего владельца «Очарования». Он, видно, решил всю свою власть употребить и узаконить появление пятидесяти лисьих нор в сердце заповедника…

— Ну? Что скажешь? Согласимся?

Я смотрю на Генчева и начинаю истерически хохотать, а у самого на глазах наворачиваются слезы. Боже мой, какими же ничтожествами кажутся мне сейчас разные Лалю Кожухи и Митьо по сравнению с этими браконьерами высшего эшелона, сидящими на своих дачах с венецианской мозаикой, песком, навезенным из другой страны, и рогами убитых муфлонов! Вот они встают из дачной зоны над водохранилищем, протягивают свои длинные алчные ручищи, отрывают один за другим лучшие уголки заповедника и копаются в моем сердце, чтобы и его разорвать на куски…

— Ну, говори же, наконец, чему смеешься?

Я смотрю на Генчева и будто вижу его в первый раз, вскакиваю и сильно бью его по плечу — наверно, у меня и вправду вид ненормального, потому что он с осторожностью отступает слегка назад.

— Конечно же — нет! Не соглашаться ни в коем случае!

— Но ты, надеюсь, понимаешь, что это письмо — пустая формальность. Этот тип атакует с помощью гораздо более высоких инстанций…

— Да, знаю, знаю, что он дьявол! Но что с того? Мы встречались с дьяволами и пострашнее на Пределе, верно, шеф?!

Хватаю плащ и бегу к двери.

— Да погоди ты, черт тебя возьми! Кто напишет про наше несогласие? Ты ведь знаешь, что я не очень-то силен по письменной части…

— Я напишу, не беспокойся! Так напишу, что ему зубки-то обломают!

Уже у двери слышу:

— А карабин почему не взял? Он же нужен был тебе…

— Не нужен он мне больше, оставьте его себе, дорогой мой шеф…

Надо пересечь шумную магистраль, проделать сложный слалом по улицам, переполненным людьми и машинами, чтобы попасть на другой конец города, к дому Васила — я был у них раза два и помню, где это. Открываю калитку во двор, спрашиваю какую-то старуху, где можно видеть Марину, и не получаю никакого ответа, будто я столб или стена. В глубине двора мотается еще одна бабка, и тут из двери дома быстро выходит Марина с чемоданом, смотрит на меня как на привидение, я хватаю из ее рук чемодан и бросаю, что мне надо поговорить с ней, она лихорадочно оглядывается по сторонам и быстро шепчет: «Не здесь…» Мы идем к калитке, а сзади обе бабки провожают нас ругательствами и заклинаниями…

И вот мы у моей машины, я спрашиваю, почему она уходит.

— Это его дом.

— Хочешь, я отвезу тебя куда-нибудь?

— Да, на вокзал.

Я сажусь за руль, открываю дверцы «москвича», и Марина, чуть помедлив, опускается рядом.

— Ты уезжаешь?

— Да, я ведь не софиянка…

Вокзал недалеко, но мне так хочется побыть с ней, и я выбираю самый длинный путь.

— Сколько осталось до твоего поезда?

— Он уходит завтра утром…