Современный болгарский детектив. Выпуск 3 - Иосифов Трифон - Страница 58

С годами мои посещения санатория, где жила Мария, стали настолько привычными, что я, как и она, превратился в какую-то постоянную величину, при встрече с которой некоторые больные говорили мне: «Добрый день, доктор!», принимались рассказывать о своих болезнях, а я их внимательно и сочувственно слушал (видимо, сходить за специалиста в областях, о которых не имеешь никакого представления или весьма приблизительное, — профессиональное качество «сыщика», в общем, в нашем «театре» мы должны быть образцовыми «актерами»).

В летние месяцы болезнь чуть отступала, и тогда она перебиралась в свой «дом» — фургон и открывала тир, а я, как специалист по оружейному делу, приводил в порядок все хозяйство, чистил и смазывал — в том числе и бельгийку, из которой годами никто не стрелял. Старую кибитку мы отволокли в село и поставили в опустелый заросший двор отцовского дома Марии. Сельчане просили продать ее — была бы отличная повозка для сена, но Мария ни за что не соглашалась, для нее кибитка была и оставалась памятью о дорогих людях, о прошлом, о времени, когда она ждала Георгия…

…Когда Мария варила кофе специально для меня, она делала это медленно, молчаливо и сосредоточенно, семь раз снимала с плитки турчик и ставила обратно — совсем как жрица, избегая в это время разговоров и даже посторонних глаз.

— Чудо-кофе! — Мария очень любит сама нахваливать то, что делает. — Скажешь Анечке, чтобы варила тебе только этот, я еще такого не пила, тут сто один аромат, карибский тайфун и рота черных дьяволов!

Да, Мария недаром читала приключенческие романы… Если на старости лет я решу, как некоторые мои коллеги, писать мемуары, я попытаюсь создать образ Марии через точную форму ее слова, приведу ее изящно-акробатические метафоры и сравнения, ее абсурдные формулировки, в которых больше здравого смысла, чем в длинных трактатах ученых.

Наконец я решился задать ей вопрос, ради которого пришел сегодня сюда.

— Этот, с усиками и бабочкой, когда появился здесь в первый раз?

Когда речь идет о ее проблемах, Мария никогда сразу не отвечает. А сейчас она очень кстати для себя занялась кофе — медленно, аккуратно разлила его из турчика по чашкам, так же медленно, изящным жестом, будто священнодействуя, опустила в каждую чашку по таблеточке сахарина, отчего кофе в чашке тихо зашипел и слегка вспенился. Потом закурила сигарету и, подождав, пока кофе успокоится, сочла возможным, наконец, начать:

— Он появился еще прошлым летом… Целую неделю ходил в тир, каждый день стрелял, и все из разных винтовок, однажды мне показалось, что он что-то тайком от меня записывает, но я не уверена, так ли это на самом деле, может, и вправду показалось… Я запомнила его, потому что такие, как он, взрослые, не так уж часто приходят ко мне, да и внешность у него какая-то раздражающая.

— И все-таки — тебе показалось или ты уверена в том, что он записывал что-то?

— Мм… уверена, но не на все сто процентов.

— А ты все-таки подумай, подумай еще! Это ведь очень, очень важно. Как он выглядел и почему тебе пришло в голову, что он что-то записывал?

Мария, я уверен, не хуже меня знала, что в нашем деле самые несущественные на первый взгляд подробности приобретают первостепенное значение. Что еще мог записывать этот тип, кроме номеров винтовок, которые он потом впишет в фальшивый (в этом я нисколько не сомневался) нотариальный акт о его праве собственности на тир?

— Я пошла заряжать Барабанщика, но почему-то обернулась, наверно хотела спросить его, будет ли он стрелять в эту цель — ты ведь знаешь, Барабанщик находится в самом углу, и мне добраться до него нелегко. Вот тогда я и увидела, вернее, мне показалось, что он быстро сунул в верхний карман пиджака какой-то белый блокнотик.

— А может быть, это был носовой платок? Эти, с бабочками, любят носить платки в верхних карманах — как бы по-европейски.

— Нет! — Мария отрицательно покачала головой. — Это не платок. Блокнотик это был. Я точно помню — видела твердый белый угол…

— У этих, с бабочками, носовые платки всегда белые, всегда идеально выглажены и похожи на бумагу, — я снова сделал попытку «разубедить» ее, заставить еще раз напрячь память, чтобы окончательно увериться в том, что у Цачева был блокнот. Мне был просто необходим этот блокнот.

Однако Мария вдруг действительно заколебалась:

— Ну… девяносто пять процентов за то, что это был блокнот, пять — за платок…

Но не успел я рассердиться, как Мария тут же продемонстрировала свой талант криминалиста:

— Однако если этот мерзавец живет один, то кто же ему стирает и гладит платки так, что они похожи на бумагу, а?

Я готов был рассмеяться от души — нет, с Марией явно не соскучишься! Именно поэтому я позволил себе снова изобразить скепсис:

— Такие, как он, порой и сами справляются. Разве ты не видишь — он будто из футляра вынут.

— Блокнот был! — со злостью выкрикнула Мария, она всегда так реагировала, добравшись наконец до сути вопроса. — Если бы это был платок, зачем же прятать его так быстро, как будто он ворованный?! Эти, с бабочками, — она, как всегда, мгновенно переняла мое определение, — пользуются платками не так, как мы, обыкновенные смертные, они втыкают их в верхний карманчик, вот так! — Мария чуть склонилась в льстивом поклоне, изобразила на лице хитрую подхалимскую улыбочку и показала, как Цачев должен был сунуть платок в карман.

Я не удержался и поцеловал талантливую «актрису».

— Что, записывал номера винтовок, верно? — с победной улыбкой заявила Мария, а я был настолько уверен в том, что она сама все поймет, что не удивился ее логическому заключению. — А потом впишет эти номера в сфабрикованный документ о собственности!

Как ни странно, наше открытие и то, что мы пришли к одному и тому же выводу, подняло настроение, мы уже готовы были смеяться над незадачливым Цачевым почти с симпатией к нему — еще бы, мы победим его!

— В то лето он появился на следующий день после того, как я открыла тир… Сначала он не стрелял, а только стоял в стороне и смотрел, как стреляют другие. Ты знаешь, как я люблю этих наблюдателей, ну и, наверно, сказала ему что-то подходящее к случаю. А он усмехнулся в свои паршивые усики и сказал, что хотел бы поговорить со мной наедине, на что я ответила, что, если он сейчас же не уберется отсюда, я продырявлю ему задницу из какой-нибудь винтовки. А он совершенно серьезно извинился, дескать, я неправильно поняла его, и повторил, что действительно просит меня «об аудиенции в спокойной обстановке и с глазу на глаз». В общем, я спустила брезент, пошла в фургон, села на свой электрический стул, — (Мария называла так специальный стул, который мы сконструировали для нее, имея в виду ее болезнь), — поставила рядом бельгийку и позвала его…

Мария отхлебнула кофе, затянулась сигаретой и, глядя куда-то в сторону, продолжала:

— В общем, может, я и не согласилась бы на этот разговор, но я как взглянула на него, так и не могла отделаться от мысли — где и когда я видела его? Нет, нет, не в тире, где-то в другом месте… Но как только он вошел и так, знаешь, элегантно сказал «добрый день!», хотя мы только что виделись, мне вдруг показалось, что я увидела старшую Робеву с ее изысканными манерами, и тогда я сразу вспомнила, где я видела это лицо: в комнате моей хозяйки висел портрет ее последнего мужа, который привел с собой к ней старшего сына от прежнего брака. Сходство было абсолютное, как две капли воды — я смотрела на этого типа, и мне казалось, что я вижу портрет. Потом я еще вспомнила рассказы Робевой о том, что она выгнала мальчишку в первый же месяц, потому что он таскал из дома ценные вещи и продавал их. Устроили его в какой-то колледж, а он взял да и наврал отцу, что занялся торговлей, украл у него все сбережения и подался куда-то в Грецию. Старик поболел-поболел с год и отдал концы, а Робева, наверно, любила его, потому и держала у себя в спальне его портрет.

Я уже почти воочию видел, как идет суд над Цачевым за фальсификацию документа и попытку вымогательства, видел, как он получает строгое наказание, — в общем, у меня больше не было даже необходимости ненавидеть его. Злость у меня вызывали только те преступники, чью вину я доказать не мог и поэтому им удавалось избежать заслуженного наказания.