Современный болгарский детектив. Выпуск 3 - Иосифов Трифон - Страница 67

Он встал, налил из хрустального графина воду в чашку, достал из кармана какие-то таблетки, отсыпал себе на ладонь и быстро проглотил, запив водой.

Я попытался успокоить его — ну что ты нервничаешь, бывают отдельные случаи…

— Отдельные случаи?! Все начинается с отдельных случаев! И рак деформирует сначала только одну клетку! Отдельные случаи… Я ему покажу отдельные случаи! Я его научу! Завтра едем… И стипендию он вернет… Пять лет будет бесплатно работать! Увидит он у меня небо с овчинку!

Никак я не мог успокоить его и в конце концов бросил это дело — ему надо было выговориться, излиться, чтобы полегчало.

Мы ужинали в саду гостиницы «Болгария». Георгий ел страшно много, почти не прожевывая, пил без конца, и, глядя на него, у меня от жалости сжималось сердце. Мы говорили в основном о его делах, и я понял, что он, как и многие, достигшие высоких постов, лишен настоящих друзей: во-первых, потому, что у него никогда не было времени поддерживать и беречь дружеские отношения, а это довольно трудное дело, а во-вторых, потому, что высокий пост вызывает чаще всего чувства, весьма далекие от дружеских… В этот вечер я ясно понял, что Георгий, как никогда, нуждается в поддержке, я попал именно в тот момент, когда, сохраняя еще видимую внешнюю силу, он внутренне слабеет и теряет опору. И чем дольше длилась наша трапеза, тем все яснее чувствовал я, что этот процесс карьерного подъема давно сопровождался внутренним крушением, которое — голову даю на отсечение — началось даже раньше подъема, а именно в пятьдесят первом, когда он не поверил Марии и судьба его получила первую роковую пробоину. Древние называли это трагической виной, а за нее приходится дорого платить, потому что срока давности для нее нет, и чем дальше, тем оплата выше. В общем, передо мной сидел несчастный, преуспевающий, совершенно одинокий человек с нарушенным обменом, больной душой и безумной жаждой спасти хотя бы ее, свою душу. Я понял, что относиться к нему плохо больше не могу и не хочу, но и скрыть от него все, что касается Марии и ее разрушенной по его вине жизни, тоже не могу.

После ужина мы поднялись ко мне в номер, и я стал рассказывать ему о Марии — об ее собачьей жизни в кибитке, о том, как она искала его по всей Болгарии и заболела, о санаториях и одиноких пустых праздниках, которые я, как мог, старался скрасить, об ее сносной теперешней жизни в фургоне, который дает хоть некоторые удобства. А он курил беспрерывно и глядел в пол. И о старшей Марии я рассказал ему все, что знал от нашей, и он тоже должен был знать это. Я говорил и чувствовал, как стальная пружина, так долго мучившая душу, раскручивается все быстрее и быстрее, и я уже не в силах удержать ее, и острые края до крови ранят ближнего.

Георгий встал и, шатаясь, вышел в ванную. Он долго не возвращался, и меня это испугало. Я сунулся туда — Георгий держался обеими руками за умывальник, вся рубашка на груди была мокрая, с волос стекала вода. Я думал, что он решил освежиться после выпитого и массы сигарет, и уже хотел было вернуться, но вдруг с ужасом увидел, что все его огромное рыхлое тело дрожит и трясется от спазматических рыданий, похожих скорее не на плач, а на скулеж прибитой собаки.

На рассвете я посадил его в такси, а во второй половине дня мы двинулись в моей служебной машине в наш город.

Мария все знала о деле.

Я оставил Георгия у себя дома, отправился за Марией и нашел ее неподвижно лежащей на узком диване в фургоне. Сначала я подумал, что ее обессилила августовская жара, но вентилятор, который я привез ей из Польши, был выключен, и, когда я увидел ее лихорадочно горящие глаза, я понял, что случилось нечто серьезное. Мария, однако, не выносила сожалений в свой адрес, поэтому я начал, как обычно, с шутки:

— Какая буря пронеслась над мысом Доброй Надежды?

Она сразу не ответила, значит, очень сердита на меня.

— Если бы я была здорова, я бы тебе такую бурю учинила, чтобы ты на всю жизнь запомнил! — огрызнулась она и с трудом потянулась к шкафчику за сигаретами.

Я тут же поднес ей мои, но она резко оттолкнула мою руку и продолжала искать свои. Они лежали далеко, я попытался пододвинуть их ей, но она снова оттолкнула меня, поднялась и взяла пачку. Я понял, что и огня она от меня не примет.

— Догадываюсь, почему ты сердишься, но можешь быть абсолютно спокойна — все в полном порядке! Настолько в порядке, что ты даже представить себе не можешь…

— Да, да, ты когда говоришь «добрый день», надо смотреть на солнце — где оно, может, уже закатилось! — Ярости ее не было границ. — В порядке! Мне, мне соврать!.. Как будто я какой-то недоносок, какая-то кретинка, которая…

— Не хотел тревожить тебя, пока все не уладится, — прервал я ее. — А откуда ты узнала?

— Если у меня нет друзей, которые должны были все рассказать, пришлось узнать от самого врага!

— От Цачева?! — не удержался и вскрикнул я.

— От его защитника.

— От этого… мм… Когда?

— Только что.

— И как он тебе это преподнес?

— Очень любезно, воспитанно… Из уважения ко мне и моему прошлому он готов уговорить своего подзащитного забрать иск из суда, если… Золото Робевой! Они очень скромные — просят всего половину…

Мария замолчала — то ли от усталости, то ли просто не хотела больше говорить об этом.

Но мне необходимо было все знать, и я подтолкнул ее:

— Ну, и дальше что?

— Ничего. Показала ему свою книжку — вот, говорю, мое золото, две сто. Примите от всего сердца, только тир мой не трогайте, а то головы полетят!

Она снова замолчала, и я опять вынужден был тормошить ее:

— Ну, а он что?

— Он? Ничего. Что правда, то правда, говорит, у некоторых действительно полетят головы, но никто не виноват, пусть пеняют на себя…

— Ну, а ты так и не сумела застрелить его? — попытался я пошутить. Мне очень хотелось подбодрить ее, ведь именно это нужно было ей после того, как этот плевок так напугал ее.

— Наверно, не сумела, раз лежу здесь и трясусь… — И Мария чуть улыбнулась уголком бледного рта.

— Так вот, перестань трястись и приготовься к важной встрече.

— Какой еще встрече? — машинально спросила она и взяла со стола чашку с водой.

Я подождал, пока она сделает несколько глотков — а то еще захлебнется, не дай Бог, — но скрывать больше не имело смысла, события надвигались.

— Встрече с единственным человеком, который может ответственно и авторитетно подтвердить, что? было написано в предсмертном письме Марии…

Мне показалось, что глаза ее настолько расширились, что заполнили все лицо. Из горла донесся звук, похожий на треск расщепленной сухой доски:

— Георгий?

Я кивнул. Она отвернулась к стене, чтобы я не видел ее лица. И несмотря на то, что я считаю себя недурным психологом, я так и не мог понять ее состояния.

— Уходи… — сказала она тихо, и в голосе ее я не уловил ни единого из возможных чувств — ни счастья, ни отчаяния, ни презрения, ни испуга. Скорее всего, так говорили мученики, примиренные и с Богом, и с дьяволом.

Я рассказал ей все о нашей встрече с Георгием, о его болезни, о разговоре в гостинице и его уходе в ванную — она слушала не двигаясь. Я попытался объяснить ей, что привез его не только и даже не столько чтобы спасти ее, сколько для того, чтобы утишить его собственные душевные муки. Думаю, что мне это удалось. Особенно сильное впечатление на нее, видимо, произвела его болезнь.

— Я приду завтра… — так же тихо, все еще не оборачиваясь, промолвила она, глубоко вздохнула и продолжила: — А сейчас иди…

И махнула рукой. Я поглядел на ее плечи и спину — было совершенно ясно, что моя железная Мария тихо плачет, а этого она никогда не позволяла себе ни при мне, ни при ком другом.

— Мы ждем тебя завтра в первой половине дня, — сказал я как можно мягче, открыл дверь и вышел на улицу.

А дома — полная неожиданность! После того как Ценков успокоил свою адвокатскую совесть посещением Марии и предложением честно поделить золото, он решил то же проделать и со мной — и налетел, бедняга, на Георгия…