Современный болгарский детектив. Выпуск 3 - Иосифов Трифон - Страница 80

— А почему? Почему нельзя полагаться? — вырвалось у меня (признаться, одна из моих версий как раз основывалась на этом).

— Нельзя, и все! — ответил Кислый с самым кислым из всех возможных выражений лица.

— И все-таки мне непонятно, — с обидой пробормотал я. Мое самолюбие было задето.

Кислый поднялся, сложил руки на груди и отошел к окну.

— Хорошо. Сейчас я спрошу тебя кое о чем, ты ответь мне по логике — и все встанет на место… Значит, так. Старуха пришла к Томановым не тайно, не скрываясь, не ожидая, когда в доме никого не будет. Наоборот — все говорит о том, что она специально пришла тогда, когда и Гено и жена его были дома. Для чего она сделала так? Для того, чтобы вызвать семейный скандал и сделать дальнейшую совместную жизнь Гено и Невены невозможной. Зачем тогда ей таскать с собой отраву? Как ты себе это представляешь? Вот она приходит туда с бутылкой паратиона и говорит супругам: пожалуйста, выйдите на минутку, я тут должна кое-что проделать без вас, — супруги послушно выходят, и она выливает яд в бутылку с маслом — так, что ли? И потом — откуда у нее паратион? Она ведь горожанка…

— Ну, допустим… — энтузиазма у меня поубавилось.

— Что — допустим? — спросил он, не поворачиваясь.

— Допустим — вы правы… Но тогда откуда же все-таки взялся этот паратион?

— Вот именно! — великодушно откликнулся Кислый, мгновенно позабыв о моей самонадеянности. — Такой яд не валяется где ни попадя. Для хранения таких препаратов имеется специальная инструкция. Где, откуда и кто его взял?

Кислый вернулся на свое место, снова слегка облокотился о стол и задумался.

— Знаешь, что мы можем сделать? Давай разошлем по стране нашим коллегам фотографии Гено Томанова и этой мамаши — как ее зовут?

— Панова. Велика Панова. А дочка ее Тони.

Мне уже не надо было заглядывать в свой блокнот — всех действующих лиц драмы я знал наизусть.

— Так вот — разошлем их фото, и пусть наши люди по возможности проверят, где и при каких обстоятельствах употребляют этот состав, а потом попытаемся выяснить, давал ли кто-либо этим двоим или одному из них паратион, и если давал, то кто, где и когда… Хотя и на это я не очень-то надеюсь.

Он помолчал несколько секунд.

— Ну, вот так. А теперь действуй.

Это означало, что пора идти. Я встал, кивнул головой на прощанье и направился к двери.

— И еще, — услышал я сзади и обернулся. — К нам прислали тут на стажировку одного парня из школы. Зовут Тодор Чинков. Пусть практикуется у вас, войдет в курс. А ты можешь использовать его в этом деле, будет тебе помощник.

Я еще раз кивнул, соглашаясь, — и вышел.

И вот сейчас мне предстоит увидеться с самым важным, можно даже сказать — бесценным свидетелем, как выразился бы Кислый. Это единственный человек, который видел и знает все происшедшее изнутри, и речь идет не только о фактах и реальных обстоятельствах, но и об атмосфере и психологической основе разыгравшейся драмы. Я очень ждал этой встречи, рассчитывая приобрести союзника и помощника, и, как только доктор Ташев наконец-то согласился принять меня, я буквально ринулся в больницу, чувствуя, как от волнения все у меня напряглось и замерло внутри.

Перед самым входом в приемный покой остановилась машина «Скорой помощи», два санитара быстро вытащили оттуда носилки и бегом устремились вовнутрь — я едва успел различить мертвенно-прозрачное белое лицо юноши, с носилок капала кровь…

Кабинет доктора Ташева на девятом этаже был пуст. Я в некотором недоумении присел у круглого столика в углу и только принялся оглядываться, как дверь отворилась и вошел хозяин кабинета. Нам доводилось встречаться по разным поводам, связанным с моей службой, и я снова поразился полному несоответствию облика Ташева традиционному представлению о знаменитости: доктор был невелик ростом, скорее полноват, несмотря на молодость, его круглое добродушное лицо выражало готовность к общению, расположенность к беседе. Он был похож на учителя младших классов. Мы поздоровались за руку.

— Как она? — почему-то тихо спросил я.

— Налаживается, — и улыбнулся ободряюще.

— Как вы полагаете — я могу поговорить с ней… наконец?

— Не знаю… Мне казалось, что уже можно, но… кое-что переменилось. Боюсь, что на сегодня ей будет многовато. Только что ее посетил муж.

— Кто-о? — Я не мог скрыть неприятного удивления.

— Муж ее, этот Гено Томанов.

— Ох, не надо было его пускать! — вырвалось у меня.

— Да, вы правы, не надо было, но он настаивал… ходил тут ко мне каждый день, умолял, упрашивал, даже плакал. Ну что делать? И потом, никто мне не запрещал пускать его, верно? Откуда мне было знать, что не надо? Это я уж сам подумал потом, как бы не навредить больной лишними волнениями.

— Да, это ошибка… Моя ошибка, я должен был предупредить вас… А сколько времени он находился там?

— Я разрешил ему побыть минут пять, не больше.

— А в палате есть еще кто-нибудь? Сестра или нянечка?

— Нет, с ней в палате только одна бабуся старенькая… Мне и в голову не могло прийти, что вы будете возражать…

— Да, неприятно, неприятно… — ворчал я себе под нос, злясь в основном на себя. Как же это я не сообразил? Что могло быть проще — велеть доктору никого не пускать к больной! И почему я этого не сделал? Понадеялся, что доктор Ташев, опытнейший врач, сам догадается сделать это, и вот надо же — поддался на уговоры. А ведь именно его-то, Гено, и нельзя было допускать ни при каких обстоятельствах! Он ведь не случайно домогался разрешения у доктора на свидание с Невеной — и вовсе не из любви и тревоги за нее! У него была, скорее всего, только одна цель — разнюхать, подозревает ли что-то жертва, а если да, то постараться разубедить ее или даже внушить, что он ни в чем не виноват… Увы, приходится признать, что источник, на который я так надеялся, замутнен…

— Все-таки я бы хотел обменяться с ней буквально несколькими словами, — уныло попросил я доктора, почти не надеясь на положительный ответ.

— Но только несколькими, — строго ответил Ташев, еле заметно улыбнувшись.

Он повел меня по коридору, больные здоровались с ним, он отвечал, иногда останавливался и тихо спрашивал о чем-то встречного. Мимо провезли на каталке худенького небритого старичка в пижаме — видно, на процедуру. Одеяло, укрывавшее ноги старичка, слегка сползло; Ташев заботливо подтянул одеяло, подоткнул с двух сторон и строго поглядел на сестру — это бы следовало сделать ей. Мы пошли дальше и остановились у последней палаты. Ташев тихонько открыл дверь.

Две кровати. На одной лежит старушка с острым белым носом и впадиной беззубого рта. Вторая кровать, очевидно, Невены. Но Невены на ней нет, кровать пуста.

Ташев удивлен, даже слегка обескуражен.

— Наверно, в туалет пошла…

А у меня в душе натянулась и неприятно задрожала какая-то струна — страха ли, предощущения…

— Она уже в состоянии встать? — спросил я, не скрывая волнения.

— Разумеется! — резко ответил Ташев, и мне показалось, что он пытается убедить в этом не меня, а себя в первую очередь.

Некоторое время мы тупо глядели на идеально застеленную кровать Невены, на кулек с недозрелыми черешнями, из которого на тумбочку просыпались несколько ягод.

Вдруг старушка, лежавшая на другой кровати, раскрыла свой беззубый рот:

— Она ушла…

— Что-о??? — как ужаленный закричал Ташев. — Куда ушла?!

Старушка испуганно поглядела на доктора, казалось, нос у нее еще больше заострился.

— Домой ушла, — прошамкала она, натянув одеяло до подбородка. — Заштелила кровать, пришешалась и ушла… Шкажала — до швиданья…

Ташев пулей вылетел из палаты. Я за ним.

— Захариева! — крикнул он так громко, как не положено кричать в больнице. — Сестра Захариева!!!

Двери почти всех палат приоткрылись, в проемах показались удивленные лица больных. В глубине коридора я увидел невысокую ладную фигурку молоденькой сестрички в белом халате и кокетливо надетом колпаке. В руках у нее была бутылка с каким-то лекарством.