Современный болгарский детектив. Выпуск 3 - Иосифов Трифон - Страница 95

Не помню, как я выскочил из тюрьмы, как включил мотор и помчался в больницу. Я знал, что Невена должна быть еще там, у нее обнаружили осложнение на печень и держат до сих пор под наблюдением.

Кинулся в приемный покой.

— Личные вещи больного при поступлении вы принимаете?

— Да, — рассеянно ответила сестра, что-то усердно писавшая на небольшом листке бумаги — похоже, письмо. — А вы что, выписываетесь?

— Да.

— Тогда поищите кладовщицу тетю Мару — в конце коридора, последняя дверь направо, — и снова принялась писать.

— Благодарю вас.

Тетя Мара сидела за окошком и ела булочку, запивая простоквашей.

Я поздоровался, она с набитым ртом кивнула головой.

— Тут выписывается одна больная, моя родственница…

— Как фамилия?

— Томанова, Невена Томанова…

— А-а, знаю-знаю, это отравленная… Так ведь она еще лежит. Или уже уходит?

Она поднялась. Низкий рост и полнота не мешали ей быстро двигаться среди полок. Она скрылась где-то в глубине, через несколько секунд возникла снова и бросила на прилавок окошка узел с вещами. После этого она снова уселась за стол спиной ко мне и продолжала есть.

Собственно, это был не узел, а широкий белый мешок, вроде наволочки, с полинялыми от частой стирки цифрами. Я снова украдкой глянул на тетю Мару — похоже, она с аппетитом ест и я ее нисколько не интересую. В мешке оказались платье, шерстяная жилетка без рукавов, кухонный фартук, туфли, белье… Платье было без карманов, а в белой безрукавке оказался один небольшой кармашек, из которого я извлек сложенный вчетверо листок бумаги и маленький желтый ключик, которым закрывался — и открывался! — секретный замок тумбочки. Точно такой же мы нашли при обыске у Гено…

Я развернул листок.

«Венче, автобус задерживается на два часа, мы вернулись и поели, чтобы не проголодаться в дороге. Цыпленок очень вкусный, только пахнет как-то странно, поджарь его на масле. Мы напишем тебе открытку. Целуем тебя.

Я быстро положил листок в карман.

— Вам нужна расписка?

Тетя Мара наконец обернулась.

— Давай, давай сюда ее! Почему сразу не предъявил? И я, дура, забыла за этой булкой…

— Я оставил ее наверху! Сейчас!

Я сунул все вещи обратно в мешок, протянул его тете Маре и ринулся к лифту.

Невены в палате не было. Ее соседка, усатая чернавка, густым басом объяснила, что Невена гуляет в саду.

Деревья распустили свои пышные кроны, на аккуратных клумбах густо цвели тюльпаны. Почти все скамейки под деревьями были заняты больными, их зеленые и малиновые халаты выглядели здесь даже нарядно.

Невена и еще какая-то женщина медленно прогуливались по тенистой стороне аллеи и о чем-то тихо разговаривали. Я шел навстречу. Увидев меня, Невена остановилась и приложила руку к груди. Я поздоровался.

— Извини, — сказала Невена спутнице и повернула обратно.

Мы сели на ближайшую свободную скамейку. Невена чуть посвежела, но болезненная худоба ее лица и рук вызывала щемящее чувство жалости.

— Вы, наверно, знаете? — тихо спросил я после долгого молчания.

— Знаю…

На среднем пальце моей правой руки болталось колечко с ключиком. Невена увидела ключик и отвернулась.

— Его осудят, — сказал я, испытующе глядя на женщину. — Он получит то, что заслужил…

— Нет, — сказала она по-прежнему тихо, но твердо.

— Почему?

— Так.

— Его осудят! — настаивал я. — И приговор будет строгий…

— Нет, — повторила она и стала теребить вынутый из кармана халата носовой платочек. — Он не виноват…

— А кто? Кто виноват?!

Она зябко спрятала подбородок в воротник халата.

— Я…

Потом повернулась, посмотрела мне прямо в глаза — будто в воду бросилась:

— Я! Я сама это сделала! Вы же догадались. Это мой ключ!

Я молчал.

— Я все равно рассказала бы это на суде! Я давно уже решила…

Она с тяжким отчаянием смотрела на меня, время от времени мелкая дрожь пробирала ее всю с головы до ног, волосы упали на лицо, она отбрасывала их назад и продолжала как в лихорадке:

— Я не могла больше, не могла, понимаете? Я хотела и себя и его! И себя и его! И решилась… Не могла больше… Они меня измучили… звонки по телефону, письма, угрозы, насмешки… И Тони, и мать — особенно она, старая… Гено отдалился от меня. А я его люблю… и сейчас люблю… И она, может, любит его, каждый имеет право… Но почему Гено? Почему именно он? Он мой муж… у нас дочка… И я решила — не буду, не могу так жить. Сначала только о себе решила. А потом… потом подумала — почему же только я, одна? Я умру, а он останется для нее? И тогда решила — пусть оба мы… вместе! Я возьму его с собой, и в ад — вместе… Со мною в ад… Не оставлю его им! В тот вечер, когда старая пришла, я окончательно решила. Я знала, где стоит яд. В тумбочке, в бутылке от лимонада. Он принес ее, я видела и спросила, что это, а, он сказал, что это для опрыскивания деревьев, не трогай, говорит, достаточно двух капель — и смерть! Он спрятал бутылку в тумбочку, там в выдвижном ящике он хранит любовные письма от этой… и деньги от меня прячет, и еще какие-то вещи. Я все это знала, у меня был второй ключ, но я молчала… И решила — конец! И себя и его! Не отдам его им! В этот день сделаю все… Когда сестры приехали, Димка[32], младшая, спрашивает — что с тобой, почему ты такая? Я говорю — ничего, пройдет… Я уже все решила… Они ушли, сказали, что не вернутся, походят по городу и дальше поедут… Я приготовила цыпленка… Открыла тумбочку, взяла бутылку и полила цыпленка… И тогда он позвал меня к телефону…

— А бутылка? Что вы сделали с бутылкой? Где она? — ворвался я наконец в ее страшный монолог.

— Бутылка? Я ее бросила в уборную… у нас во дворе… И тумбочку закрыла на ключ, я очень хорошо помню… А когда вернулась, она была открыта…

— Да, да, я знаю… Значит, он позвонил соседке, попросил позвать вас…

— Соседка позвала меня… — Невена не в силах была остановиться, не выговорившись до конца. — Он сказал мне про машину и деньги… Ничего, думаю, отвезу и заберу его домой — пообедаем вместе… Но он сказал, что не может прийти, у него дела с машиной… Ничего, думаю, буду ждать его до вечера. Но когда вернулась…

Она схватилась рукой за горло, откинула голову, из глаз заструились слезы:

— Они приходили опять… А говорили, что не вернутся… И поели. Записку оставили, написали, что…

Невена уронила голову на спинку скамейки и тихо запричитала:

— Как мне жить теперь? Зачем мне жить?! Зачем меня спасли?! О-о-о…

Я оглянулся. По аллее сестра вела какого-то больного. Я махнул ей рукой. Она усадила больного на ближайшую скамейку и подбежала к нам.

— Что с ней? — Она подхватила Невену под мышки. — Ну-ка, попробуй встать… Ты можешь ходить?

— Она разволновалась, — с чувством вины пытался я объяснить сестре. — Хорошо бы проводить ее в палату…

Сестра понимающе кивнула.

— Вставай, Венче! Пойдем, я отведу тебя!

Рыдая и дрожа, Не вена оперлась на руку сестры, та обняла ее, и они медленно двинулись к больничной двери.

Я остался один, облокотился на спинку скамейки и раскинул руки — как распятый… Сколько я сидел там, не знаю…

А бутылку нашли. В тот же день. Именно там, где говорила Невена. Хоть процедура эта была весьма малоприятной.

В управление я прибежал за две минуты до конца рабочего дня и прямо — к кабинету шефа. Гичка уже собиралась уходить.

— Здесь он?

— Здесь. Меня отпустил, а сам еще остался, говорит, много работы. Ну, пока! — надела набекрень легкую лиловую кепчонку, схватила плетеную сумку и скрылась.

Я сел на ее место. Лучше бы, конечно, пойти к себе в кабинет, но я боялся пропустить Кислого.

Гичкина машинка стояла на столе, покрытая черным футляром. Я снял футляр, заложил бумагу и стал печатать. Нет, нет, конечно же, не заявление об уходе — извините, дескать, ошибся, и пока, прощайте. Нет уж, надо иметь мужество пройти свой путь до конца. Я описал новые факты по делу Евгения Томанова и Велики Пановой, предлагал слушанье дела в суде отложить и вернуть его на дополнительное расследование.

32

Уменьшительное от Димитрины.