За Москвою-рекой - Тевекелян Варткес Арутюнович - Страница 81

—      А я в первый же день нашей встречи спросил вас: «Зачем вы к мам пожаловали?» Спроси вы меня тогда же, куда истрачены эти деньги, я честно ответил бы: на реконструкцию отделочной фабрики, частично на газификацию котельной мы потратили четыреста тридцать восемь тысяч рублей. Возможно, потратим еще сто, сто двадцать тысяч...

Контролеры переглянулись, и пожилой осуждающе покачал головой.

—      Но зато мы имеем два миллиона с лишним сверхплановых накоплений!— продолжал Власов.— К концу года мы полностью вернем временно заимствованные из оборотных средств деньги и будем иметь, в сущности, новую фабрику, с передовой технологией!

—      Несколько странные рассуждения для директора государственного предприятия — потратили, заимствовали! А кто вам разрешил? — спросил молодой.— Разве вы не понимаете требований финансовой дисциплины?

—      Никто не разрешил. Расходы произведены по моему приказанию. Больше того: как вы, наверно, заметили, на обороте каждого оплаченного счета имеется моя вторая подпись, следовательно, за все несу ответственность я.

—      Имейте в виду еще одно обстоятельство: Баранов утверждает, будто вся затея по реконструкции ничем не оправдана и работы проведены по-кустарному, без должной технической апробации,— сказал пожилой ревизор.

—      Это уже особый разговор, тут можно поспорить. В Москве есть крупные специалисты-отделочники, и вы имеете возможность привлечь их, проконсультироваться с ними!

—       Разбор таких вопросов не входит в наши задачи. Проверкой установлены факты некоторых ваших незаконных действий. Об этом мы сочли нужным сообщить вам. Наш акт мы представим в министерство...

Ревизоры встали. Власов проводил их до двери...

ГЛДВД ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

1

Ч то-то странное происходило с Сергеем, он сам никак не мог понять — что. Приятно, конечно, когда в центральной газете помещают твой портрет (это ведь не Доска почета во дворе комбината) и когда пишут большую статью о твоих делах. Такая честь редко выпадает на долю человека, и этому следует радоваться. Сергей радовался, принимал поздравления товарищей. И все же весь день его томило ощущение какой-то неудовлетворенности и досады,— он так и не мог понять почему.

«Поговорю-ка я с Леней»,— решил он.

Сдав смену, он наскоро помылся, переоделся и поднялся в «конструкторское». Леонида не оказалось на месте. За чертежным столом работал один Николай Николаевич с закатанными, как обычно, до локтей рукавами рубашки. Стоящая рядом пепельница была полна окурков. «Опять решает сложную задачу»,— подумал Сергей и подошел ближе.

На звук его шагов Никитин обернулся.

—      Здравствуй, Сергей. Поздравляю! Ты, можно сказать, прогремел на всю страну! — Инженер протянул ему руку.— Между прочим, на фотоснимке ты гораздо привлекательнее, чем в жизни,— сказал он.

В интонации его голоса, даже в шутке, сказанной без свойственной Николаю Николаевичу сердечности и теплоты, Сергей уловил какую-то отчужденность. Во всяком случае, прежде Никитин так с ним не разговаривал.

—      Мало радости быть привлекательным только на снимке,— отшутился Сергей, сделав над собой усилие.

—      Ну, как сказать! Теперь тебя засыплют письмами, поздравлениями, девушки будут искать знакомства с тобой. Слава, брат, штука притягательная!

—      А если так, то в одинаковой степени это относится и к вам!— Сергей сел на стул за доской Леонида.

—      Куда уж мне, кустарю-одиночке!— Никитин махнул рукой.— Вон Баранову удалось убедить ревизоров из Госконтроля в моей технической неграмотности, и всю нашу работу он окрестил кустарщиной.

—      Это не ново, Баранов и раньше отзывался о нас не лестно, только вы не обращали на это внимания...

—      Одно дело — мнение Баранова, а другое дело — выводы представителей авторитетной организации. По их мнению, на такие деньги, какие потрачены на реконструкцию отделочной фабрики, можно было сделать больше и лучше.

—      Неужели они записали такое?

—      Записали или не записали, не знаю, но что они думают именно так, в этом я убежден. Сегодня ревизоры удостоили меня двухчасовой беседы и разговаривали со мной языком Баранова. Мне-то наплевать, бездарен так бездарен, а вот Алексею Федоровичу наверняка несдобровать. Боюсь, снимут его с работы...

—      Не может быть!— Сергей так стремительно вскочил на ноги, словно собирался куда-то бежать, позвать кого-то на помощь.

—      Самое досадное, что есть формальная зацепка — нарушение финансовой дисциплины. Если бы в главке или министерстве поддержали бы нас, тогда куда ни шло. Поверь мне, Толстяков не упустит такого случая и сведет с ним счеты! Вообще возможно, что всю эту проверку подстроил сам Толстяков...

—      Как же можно допустить такую несправедливость?!— взволнованно спросил Сергей.

’ — А как же, по-твоему, можно этому помешать?

—      А вот как! Пойти в райком партии, к товарищу Сизову, и все ему рассказать! Он побывал у нас и знает, с чего мы начинали и к чему пришли.

—      Может быть, секретарь райкома и заступится за Власова, но вряд ли это поможет. Финансовая дисциплина нарушена? Нарушена. Факт? Факт.

—      Неужели мы так, сложа руки, и будем наблюдать, как расправляются с Алексеем Федоровичем?

—      Чертовски неприятная ситуация, что и говорить!— Николай Николаевич отвел глаза и взялся за карандаш.

Сергей ушел от него с тяжелым сердцем. Если такой энергичный и бесстрашный человек, как Николай Николаевич, опустил руки, значит, дело действительно дрянь.

Дома его ожидало еще большее несчастье. Матери опять было плохо. Она лежала на высоко взбитых подушках и задыхалась.

—      Мама, что с тобой?— Сергей бросился к ней.

—      Воздуху... воздуху не хватает!

Он распахнул настежь все окна, устроил сквозняк, но и это мало помогло. Аграфена Ивановна, бледная, словно полотно, дышала порывисто и тихо стонала.

Растерявшийся Сергей метался по квартире, не зная, что предпринять. Он то бежал в кухню и зачем-то согревал воду, то искал в буфете сердечные капли, хотя пузырек стоял на тумбочке возле кровати, то обмахивал мать полотенцем, то растирал ей руки и ноги. Он хотел сбегать к телефону, позвать кого-нибудь на помощь, но опасался оставить ее одну. «Хотя бы Леня пришел поскорее...» А того все не было.

Наконец раздался звонок, но вместо Леонида вошла Милочка. Сияющая, радостная, она протянула ему руку.

—      От всей души поздравляю, Сережа! Я так рада, так рада...— начала она. Но, увидев его растеряннее лицо, встревожено спросила:—Что-нибудь случилось?

У Сергея задрожали губы.

—      Маме опять очень плохо... Побудь с нею, я сбегаю к автомату, вызову неотложку,— попросил он и, не ожидая ответа, бросился на улицу.

Аграфена Ивановна встретила Милочку слабой улыбкой и, с трудом выговаривая слова, сказала:

—      Хорошо, что пришла... Посиди со мной... Видать, конец приходит!.. Не давайте отвезти в больницу, не хочу,— добавила она.

Милочка успокаивала ее как могла:

—      Что вы, Аграфена Ивановна, какая больница! Придет врач, даст лекарство или укол сделает—все и пройдет.— А у самой слегка дрожали руки: ей никогда не приходилось сидеть у изголовья тяжело больного человека.

Аграфена Ивановна покачала головой, хотела еще что-то сказать, но только слабо махнула рукой. Прерывисто дыша, она жадно глотала воздух.

Не успел Сергей вернуться, как у калитки остановилась машина с красным крестом на стеклах. Вошел врач. Он выслушал больную, потом, пройдя в кухню, прокипятил шприц и сделал инъекцию. Сергей не отходил от него.

—      Молодой человек, — сказал врач, сдвинув очки на лоб,— чем вертеться тут, около меня, вы бы лучше сбегали в аптеку и принесли кислородные подушки!

—      Хорошо!— У дверей Сергей остановился.— А вы не уедете до моего прихода?

—      Нет, я подожду вас,— ответил врач.

Постепенно лекарство начало действовать, дыхание