За Москвою-рекой - Тевекелян Варткес Арутюнович - Страница 85

Под вечер он достал из футляра свой старенький баян и долго сидел у окна, тихонько наигрывая слышанные еще в детстве и давно позабытые мелодии...

Матрена Дементьевна только украдкой вздыхала. Она ни единым словом не упрекала сына, не пыталась утешать его, понимая, что никакие слова тут не помогут.

«Пусть перегорит и уляжется обида, тогда он придет в себя»,— думала старуха.

Оборвав игру на середине и скинув ремень баяна с плеча, Власов сказал матери:

—      Неужели малейшая неудача сводит на нет все, что до этого сделал человек?

—      Не думай,— рабочего человека не обманешь, все знают, что с тобой поступили нехорошо. Жалеют. Вот и получается: друзьям твоим смотреть тебе в глаза стыдно, а врагам — неловко. Ты умный, а простых вещей не понимаешь,— ответила Матрена Дементьевна.

—      А работа? Не объяснишь ли ты, кому на пользу мое безделье?

—      Умные люди понимают, что тебе нужно дать время успокоиться, собраться с мыслями, тогда и работу дадут...

—      Конечно, дадут,— но какую? Безработных у нас нет, на худой конец могу и сам устроиться. Любой директор фабрики с удовольствием возьмет меня ткацким мастером.

Разговор на этом оборвался. Власов, наморщив лоб, кусал губы. Он никогда не гнушался никакой работой,— пожалуйста! Но ведь он инженер... А что, если сконструировать свой станок? Такой, какой хотел Акулов? Легкий, быстроходный, изящный. Постепенно эта мысль начала принимать конкретные очертания и увлекла его. Он даже встал, подошел к чережному столу, закрепил кнопками чистый лист ватмана, но работа не клеилась.

Утром позвонили с комбината. Секретарша передала от имени Александра Васильевича Баранова, что акт готов, Алексей Федорович может зайти и подписать его.

Откладывать дело (не имело смысла, и Власов скрепя сердце пошел в контору.

Баранов успел уже занять его кабинет. Там, в присутствии Варочки и Шустрицкого, Власов подписал акт, почти не читая его, взял себе один экземпляр и собрался было уходить. Баранов удержал его.

—      Вами интересовался Василий Петрович и просил передать, что ему необходимо переговорить с вами,— сказал он.

—      Когда?

—      Ну хотя бы сегодня, если, конечно, у вас найдется время.— У Баранова был очень смущенный вид. За все время разговора он ни разу не поднял головы и не посмотрел Власову в лицо.

—      Хорошо, зайду. Желаю успеха!

Не подавая руки Баранову, Власов вышел из кабинета.

Во дворе около самых ворот его остановил мастер Степанов'.

—      Алексей Федорович, вы не думайте и обиду на нас не держите! Мы все понимаем...— Старик явно волновался.

—      Обижаться мне не на кого и не за что!

—      Не говорите! Обошлись с вами нехорошо, несправедливо, ну да ладно, все на свете преходяще, пройдет и это. Попомните мои слова: что б ни случилось, наш коллектив никогда не забудет вас и ваши дела!

—      Спасибо на добром слове, Осип Ильич!— Власов искренне был тронут сочувствием старого мастера.

Днем после некоторого колебания он решил поехать в главк. Встреча с Толстяковым, конечно, особого удовольствия не сулила, но все же, подумал он, пока находишься в распоряжении главка, игнорировать его бестактно.

На этот раз Василий Петрович не заставил его ждать и тотчас же пригласил к себе в кабинет.

—      Мне поручено заместителем министра Вениамином Александровичем подыскать вам соответствующую работу. Скажите, не хотите ли вы вернуться на прежнее место главным инженером?— сухо спросил Василий Петрович.

—      Нет, — ответил Власов не задумываясь, хотя и не был подготовлен к этому разговору.

—      Послушайте, товарищ Власов, неужели последние события ничему вас не научили? Имейте в виду, если вы будете вести себя так заносчиво и непримиримо, то я вынужден буду поставить вопрос о невозможности использования вас в нашей системе!

—      Пожалуйста!— Власов встал.

—      Минуту!— Василий Петрович протянул руку, словно желая удержать его, и после короткой паузы спросил:— Вы можете объяснить, хотя бы как человек человеку, чего вы добиваетесь этим своим поведением? Ведь вы же оказались в одиночестве, и поддержки вам ждать не от кого!

—      Хотите знать правду? Извольте, скажу... Прежде всего — одиноким и лишенным поддержки я себя не чувствую! Пусть на другом месте, пусть не на такой ответственной работе, но я заслужу честным трудом доверие своей партии. Ваше положение, по-моему, гораздо хуже!

—      Позвольте...— Василий Петрович хотел что-то сказать, но Власов не дал ему договорить.

—      Нет, уж выслушайте меня до конца! Ведь никто другой не скажет вам этих горьких слов, пока вы занимаете столь высокий пост... Я не хочу работать с вами и тем более быть у вас в подчинении. Вы просто-напросто изживший себя человек. Люди хотят дерзать, идти вперед, а вы и вам подобные путаются у них под ногами, мешают всему передовому — ревнуют... Благодаря стечению обстоятельств и вашему умению плести интриги вам пока еще удается, а может быть, удастся и еще некоторое время держаться на поверхности, но, поверьте моему слову, ваши дни сочтены! Наша советская система и наш народ не терпят ничего нечистого, фальшивого, рано или поздно вы сойдете на нет, и никто не вспомнит вас добрым словом. Я сказал все, что думаю о вас, и, разумеется, нам вместе не придется работать!— Власов, не дожидаясь ответа, открыл дверь и вышел.

Василию Петровичу показалось, что его хлестнули по лицу. «Как он смел?! Погоди, я тебе еще покажу...»

Не хватало воздуха, тяжело и гулко колотилось сердце. Василий Петрович встал и, никого даже не предупредив о том, куда идет, спустился вниз и вышел из здания министерства. Бесцельно бродил он по улице Кирова, останавливался перед витринами магазинов, но ничего не замечал, его мысли были заняты другим: наказать Власова! Но как? Если бы у него была власть, он уничтожил бы Власова, стер бы его с лица земли... Он напишет в райком и потребует привлечь Власова к строгой партийной ответственности, может быть, даже передаст прокуратуре дело о нарушении финансовой дисциплины... Что еще? Выселить Власова из квартиры! И как он об этом раньше не подумал?!

Эта злобная, мстительная мысль как-то сразу успокоила его.

Вернувшись к себе, он сейчас же написал распоряжение Баранову о выселении Власова из квартиры, принадлежащей комбинату.

Расхаживая по кабинету и по привычке потирая руки, он думал о том, что кто-то должен проследить за исполнением этого его распоряжения. Кто? Да конечно же Никонов! Юлий Борисович ведь тоже не принадлежит к числу поклонников Власова... К тому же Василий Петрович испытывал желание облегчить перед кем-то душу.

Он сел в кресло, позвонил и попросил секретаршу вызвать Никонова.

Вместо «его в кабинет вошла через несколько минут секретарь парторганизации главка Григорьева и плотно притворила за собой дверь.

—      Вы спрашивали Никонова?— спросила она, подойдя к столу.

—      Да. А что такое?

—      Никонов и (начальник сбыта Голубков арестованы с группой таких же, как они, проходимцев,— сказала Григорьева.

Толстяков медленно поднялся с кресла. «Боже мой, он же все расскажет, он же трус и негодяй... Он и свою вину будет валить на меня... Это — конец, это ужасно...»

Он пытался сохранить самообладание, но сердце его вдруг будто остановилось. Хватая руками воздух, Толстяков побледнел и стал валиться на бок.

Григорьева бросилась к нему.

—      Скорее, скорее врача!— крикнула она.

Вбежавшая на зов секретарша метнулась обратно к

телефону. В дверь заглядывали посетители.

Какая-то неясная мысль еще билась в мозгу Толстякова. «Даша... Егор... Лариса...» Их лица на мгновение возникали перед ним и расплывались, уходили в туман. А вместо них на него надвинулось холеное, самоуверенное лицо Никонова...

2

Власов был доволен: наконец-то он высказался начистоту! Пусть Толстяков не воображает, что никто не может сказать ему правду; однако теперь и думать нечего о работе в системе главка, с этим покончено. Но куда же ему, шерстянику, деваться? Никогда в жизни Власову не приходилось самому наниматься на работу,— он даже не знал, как это делается. До сих пор все получалось как-то само собой. По мере накопления опыта и знаний его переводили с одной работы на другую, со ступеньки, на ступеньку. А сейчас?