За Дунаем - Цаголов Василий Македонович - Страница 19

—      Черняев...

—      Да... Он тоже такой великан?

—      Нет, дядя Петр. Генерал наш чуть ниже тебя ростом.

—      У-у, а я думал...— разочарованный Петр махнул рукой.— Ну, такой с турками ничего не сделает. Их одолеть — сила нужна! Так ты скажи сыну, пусть не думает о нас. Турки оставили меня в покое. Они сначала грозились, но я не испугался... А денег я соберу столько, что на трех ишаках не увезете.

Ему вдруг захотелось высказать все, что наболело, передумалось за все то время, как расстался с сыном. Он даже не заметил, что гость прошелся от окна к двери, снова вернулся.

—      Пойду, не буду ждать, пока сюда ворвутся турки. Прощай, дядя Петр,— юнак обхватил старика, прошептал: — Поцелуй Иванну!

—      Э, нет, подожди, не спеши уходить,— старик исчез в другой комнате, и юнак слышал, как он там возился, приговаривая: — Ну и горе мне с ним... Ну и горе... Пришел и тут же уходит.

Петр вернулся и сунул что-то гостю в руки:

—      Держи, ты же голодный...

—      Спасибо, дядя Петр.

—      Господи, да за что ты меня благодаришь? За хлеб и сыр?

—      Ну, дядя Петр, прощай!

Не успел Петр ответить ему, а уж юноша исчез так же неожиданно, как и появился. Вытирая слезы, старик приоткрыл дверь. Во дворе была ночь, темная, настороженная. Тяжелый комок подкатил к горлу. Петр провел ладонью по щекам: «Христо... Значит... жив! Да сохранит тебя господь бог. Надежда ты моя единственная. Пойду разбужу Иванну, пусть порадуется тоже. Господи, он сказал, чтобы я поцеловал дочь... А как же его звать? Старый дурак! Я не узнал имя юнака!»

—      Отец,— позвала дочь, она стояла за его спиной.

—      Ой, Иванна, что я тебе расскажу! — Отец обнял ее и, не стыдясь слез, говорил, шмыгая носом: — Христо жив... Гайдуки бьют турок. Их много, они победят.

—      Я все слышала, отец,— дочь отстранилась от него.

—      Жив... Христо жив,— шептал отец, а сам все ходил и ходил взад-вперед. — Сын наш с генералами разговаривает. Это тоже ты слышала, Иванна?

—      Угу!

—      Что за юнак приходил от него! Герой... Ушел, даже имени не сказал... Эх, таких молодцов да побольше нам. Да мы бы тогда проклятым туркам отплатили за все наши слезы и горе. За все! И за нашу мать.

—      Не надо, отец,— прошептала дочь, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.

Она вспомнила мать. Иванну считают высокой, но мать была выше и тоньше. А глаза у них похожи: большие, черные. Дочь любила вечерами сидеть рядом с ней и слушать сказки. Как много знала их мать.

—      Неужели мы не отомстим за нее, Иванна? Подумать только, вовремя не уступила дорогу мулле...

Во дворе снова на кого-то кидался пес, он захлебывался в злобном лае. Послышались голоса, и девушка в испуге прильнула к отцу.

—      Турки,— прошептала она и еще сильнее прижалась к отцу.

Он гладил дрожащей рукой ее волосы, плечи. Незапертая дверь распахнулась и, с силой ударившись о стену, отскочила, но тут же на нее навалился плечом полицейский. Петр узнал его по высокому росту. Это был Али. А за ним влетели его сподручные, двое полицейских. Петр их не знал, они недавно появились в селе. Ни слова не говоря, кинулись они в комнату, в которой спала одна бабка, и, ничего не обнаружив, вернулись, подступились к Петру с Иванной.

—      Где ты спрятал юнака? — спросил Али и потряс кулаком перед носом старика.— Думаешь, мы не слышали, как лаял пес?

—      Говори, не то убью! Он выдал себя.

—      А разве господин полицейский не знает, где бывают юнаки? — спокойно спросил Петр и сам удивился своему спокойствию.— В лесу! Спросите любого, и вам скажут то же самое. Пусть почтенный Али поправит меня, если это не так.

Али огляделся вокруг и вытянул вперед длинную худую шею:

—      Старая лиса! Кого ты хочешь обмануть? Это тебе не удастся,— полицейский потянул носом.— Он только что был здесь! Куда делся гайдук? А? Найдем — из твоей шкуры обтяну тамбуру1.

—      Э, к чему пугать старого человека,— махнул рукой хозяин.— Стара моя кожа для этого... Я уж не проживу столько, сколько хожу по земле. Мне давно пора туда, эффенди, я даже собрался в путь, да никак не покончу с земными делами. То одно, то другое...

Петр вдруг отстранил дочь и, сжав кулаки, подступил к полицейскому:

—      Я умер в тот день, когда твои люди убили нашу мать.

Иванна всхлипнула, но отец прикрикнул на нее, и она умолкла:

—      Молчи! Я ему все скажу...

Иванна видела, как размахнулся Али, и кинулась вперед, но было поздно. Отец провел рукой по лицу и проговорил таким невозмутимым тоном, будто ничего не случилось:

—      Бог видит, что у меня в доме никого нет, кроме вас. Ищите, найдете — голову положу на плаху. Только скажу вам, зря будете время тратить...

Али шепнул что-то на ухо своему товарищу, и тот, сунув под мышку мушкет, вышел во двор. Полицейский еще раз окинул Петра с ног до головы и, погрозив ему кулаком, тоже пошел к выходу.

—      Доиграешься е огнем... Ох, накличешь беду на свою голову,—Али щелкнул пальцами перед носом Петра.— О твоем сыне я не забыл, помню его... Хорошо, что погиб, а то бы я замучил Христо вот этими руками.

Полицейский позвал Али:

—      Пойдем, что с ними говорить... По-моему, гайдук укрылся в другом месте.

Али и его спутники вышли на улицу. Петр плюнул им вслед и, потирая щеку, засмеялся, а когда стихли их шаги, погрозил в темноту кулаком.

4

Высокий кирпичный дом Тулатовых господствовал над селом и был виден отовсюду. Он стоял на возвышенности, а вокруг раскинулась зеленая поляна, обрамленная молодыми тополями. Стройные деревья вытянулись, напоминая неподкупных сторожевых, гордых своей преданностью сильному человеку.

Под каменной стеной забора журчал ручеек. Трава на поляне нехоженая, густая. В солнечные дни дети, не смея приблизиться к усадьбе, глазели издали на цинковую крышу тулатовского двухэтажного дома: с восхода и до заката на крыше играли блики. А взрослые смотрели на усадьбу через злой прищур.

Расцвеченное лучами солнца небо предвещало жаркий день, и собравшиеся, задрав головы, цокали языками. Нетерпеливо поглядывая в сторону ворот, они молча строгали палки, курили трубки... Солнце вставало из-за гор. За забором мычали коровы, блеяли овцы, слышались торопливые голоса тулатовских холопов.

Расставив ноги, Знаур уперся плечом в ствол тутовника. «Алдары забыли обычаи отцов, ни младшего, ни старшего давно уже не почитают... Да разве я виноват, что у меня нет табуна скакунов или мой дом не покидает нужда? Или бог не дал мне такое же сердце, как у Сафара?» — Знаур перевел взгляд на Бекмурзу.

Toт сидел на камне и, подперев рукой голову, медленно раскачивался из стороны в сторону. Но вот Бекмурза Оглянулся по сторонам и крикнул неожиданно:

—      Есть среди нас старший или нет? Почему Тулатовы не выходят к нам?

Никто не повернул к нему и головы.

—      Ну хорошо, тогда я сам напомню им о себе,— Бекмурза хотел встать, но на его плечо легла рука Кудаберда.

—      Не горячись, Бекмурза, ссориться с Тулатовыми мы не можем: они кормят нас.

Бекмурза поднял взгляд на Кудаберда и побагровел:

—      Убери руку... Послушайте только этого хромого. Он поучает меня, несчастный щенок!

Кудаберд, однако, не вспылил. Продолжая стоять возле, он пытался привлечь к себе внимание собравшихся:

—      Ты хочешь, чтобы Тулатовы обозлились на нас? А ты подумал об этом честном народе? Кто просил . тебя говорить от его имени? — Кудаберд стоял подбоченясь, с таким бравым видом, будто собирался драться с Бекмурзой.

—      Отойди, а то и вторую ногу перебью!

У Кудаберда не хватило выдержки. Заметив, как с лица Бекмурзы стала отливать краска, он отскочил в сторону и, испуганно озираясь, поспешно заковылял к воротам: «Разбойник, ну, подожди, я тебе припомню твои слова. Щенком меня назвал, сукин сын!»

Ссора, к счастью, тут же погасла. Но Бекмурза продолжал кричать, все больше распаляясь: