За Дунаем - Цаголов Василий Македонович - Страница 54

—      Что будет с нами теперь?

Царай положил руку на непокрытую голову Знаура и проговорил:

—      Мы вернемся домой! Обязательно!

СТАРА ПЛАНИНА

1

Войска стояли лагерем у Зимниц в ожидании переправы на левый берег Дуная. Правда, никто не знал, даже высшее начальство, что переправа главных сил будет именно здесь. Пока саперы наводили через реку понтонный мост, в сотнях, батареях и полках нижние чины отсыпались после долгой дороги через всю Румынию к границам Болгарии. А офицеры проводили время за картами.

Кавказская казачья бригада расположилась верстах в трех от города. Казаки и охотники из осетинского дивизиона, будучи по натуре веселым народом, несмотря на запрет, пели у костров вполголоса любимые песни, беззлобно шутили и искренне радовались делу, которое вот-вот должно открыться.

Все дни ожидания походили один на другой. Отправлялись в ночные разъезды да глазели на тот берег.

Однажды обычное ленивое бивуачное утро было нарушено. Новый начальник бригады полковник Тутолмин созвал к себе офицеров, чтобы объявить им приказ главнокомандующего действующей армией, его императорского высочества Николая Николаевича.

Офицеры были всего несколько дней знакомы с полковником. До него дивизией командовал генерал-лейтенант свиты его величества Скобелев-старший. А после расформирования дивизии образовалась Кавказская казачья бригада, куда вошел и Владикавказский осетинский полк. Командовал им полковник Левис-оф-Менар.

Тутолмин принял бригаду на марше к Журжево. Еще не старый и очень подвижный, он с первых же дней пришелся по душе офицерам и казакам своей немногословностью и распорядительностью.

Тогда же ночью, в пути, вместе с новым начальником в бригаду пришла радостная весть, которая приободрила людей. Вскинув руку, Тутолмин улыбнулся и зычным голосом поздоровался с бригадой, застывшей в ожидании: «Здравствуйте, други!»

Ему ответили дружно, но сдержанно. Полковник заметил это, но виду не подал и добавил после короткой паузы: «Славные орлы отечества, наша бригада будет действовать в авангарде доблестной русской армии».

Бригада выдохнула коротко: «Урра!» Так состоялось первое знакомство с новым начальником бригады. Все это вспомнил сотник Индрис Шанаев. Он стоял особняком вместе со своими друзьями: командиром осетинского дивизиона ротмистром Есиевым и поручиком Байтовым.

—      Как ты думаешь, Индрис, о чем приказ? — спросил Байтов сотника.

—      Боюсь, не хотят ли нас вернуть домой... Скорей бы началось все. А полковник наш бравый на вид. Посмотрим, как он поведет себя в бою.

При этом Шанаев не отрывал взгляда от начальника бригады. Тутолмин, сдвинув густые брови, пробежал взглядом по рядам.

—      Перебраться бы на тот берег,— проговорил так же вполголоса Есиев,— а там я сам себе полковник!

—      Господа офицеры!—заговорил Тутолмин.— Прошу внимательно выслушать приказ главнокомандующего,— он начал читать: «Принимая во внимание особый характер местности предстоящего театра военных действий, я признал полезным сформировать особый кавалерийский отряд следующего состава:      Драгунская бригада, под начальством его императорского высочества полковника Евгения герцога Лейхтенбергского... Сводная бригада... Донская бригада... Кавказская бригада... Всего в отряде будет состоять 42 эскадрона и сотен и 26 орудий. Общее командование над означенным отрядом возлагаю на назначенного состоять при мне генерал-майора Гурко. Под его начальство должны вступить также четвертая стрелковая бригада и Болгарское ополчение. Все означенные части составят передовой отряд...»

—      Сколько еще будет таких приказов, прежде чем произведем первый выстрел? От безделья кровь стынет, как на морозе,— проговорил тихо Шанаев.

—      Ну, теперь скоро,— вздохнул Есиев.— Этот приказ похож на весеннюю птицу!

—      Пока генштабисты сочиняют приказы, один длиннее другого, турки не четки перебирают, а укрепляются на том берегу,— поручик Байтов нетерпеливо передернул плечами.

Свернув бумагу вдвое, не оглядываясь, Тутолмин протянул руку, и подскочивший адъютант принял приказ. Захлопнув шнуровую книгу, он застыл в положении «смирно» в полушаге от Тутолмина. Полковник Левис наклонился к начальнику бригады, о чем-то поговорил с ним, затем, расправив длинные седые усы, произнес:

—      Господа, скоро, может быть, сегодня ночью, мы вступим на болгарскую землю. Главная квартира предупреждает, что за всякий беспорядок будет примерно взыскано с ближайших начальников. С мародерами будет поступлено по всей строгости военно-уголовных законов. Господа, это приказ его императорского высочества Николая!

Командир полка откашлялся, сделал небольшую паузу, а потом сердито добавил:

—      Предупреждаю вперед, кто попадется в том, что возьмет что-нибудь даром, будет расстрелян на месте!

Расходились молча. У всех на уме одно: скоро ли кончится томительное ожидание?

Когда осетины садились на конй, кто-то окликнул их:

—      Земляки!

Это был сотник, недавно прибывший в полк из Санкт-Петербурга по собственной охоте. Ему обрадовались.

—      А, это вы, господин Верещагин,— пробасил Есиев.

Командир дивизиона, козырнув, подал руку сотнику, и тот с чувством пожал ее. «Уж годами не молод, а держится молодцом»,— Верещагин с нескрываемым восхищением смотрел на действительно молодцеватого Есиева. А тот, в свою очередь, подумал о сотнике: «Папаха у него заломлена лихо, посмотрим, как он рубит в бою. Но, видно, человек он хороший».

Ехали быстрой рысью по обочине пыльной дороги. День выдался жаркий, на небе ни облачка. Говорить никому не хотелось, да и не о чем было говорить.

Впереди показались сады, а вскоре за ними и бивуак. Кони шли ровно, они легко несли седоков, и их не приходилось подгонять.

У бивуака всадники разъехались: Александр Верещагин направил коня к своей палатке, а осетины свернули в сотню.

Еще издали Александр заметил своего денщика. Беспечно развалясь у входа в палатку, тот курил трубку. Завидев сотника, денщик нехотя поднялся со своего места. Придержав саблю, Александр спрыгнул на землю и бросил ему поводок. Денщик почесал затылок, посмотрел вслед сотнику, который уже нагнулся, чтобы приоткрыть дверь в палатку, и сказал, как будто только вспомнил:

—      От Сергея Васильевича письмо пришло. Может, желаете взглянуть, ваше благородие?

Александр резко повернулся и сердито прикрикнул:

—      Ну, давай, чего же ты мешкаешь? Не мог сразу вручить!

Верещагин нетерпеливо шагнул к денщику и взял протянутое письмо. Нетерпеливо пробежав письмо глазами, он успокоился и стал снопа внимательно читать. Брат Александра, Сергей, находился в действующей армии. Он состоял при штабе главнокомандующего.

Сергей писал, что ожидает приезда на Балканский фронт из Франции старшего брата Василия, у которого в Париже была организована выставка.

Денщик надеялся, что сотник скажет ему хоть одно доброе слово, но тот увлекся письмом и позабыл о его существовании. Тогда денщик провел коня, намереваясь задеть сотника.

— Смотри, куда прешь! — беззлобно проговорил Александр и удалился к себе. «Боюсь за Сергея, уж очень молод, горяч».

Он снял через плечо саблю и бросил на походную складную кровать, затем расстегнул ремень с кинжалом. Скинул с себя заказанную еще в Санкт-Петербурге черную черкеску с серебряными газырями и тоже швырнул на кровать.

Оставшись в ластиковом бешмете, сотник пригнул голову и прошелся по палатке. Два шага в одну сторону, два шага в другую. «Письмо, что ли, дописать родителю»,— подумал Александр и, усевшись за низкий столик, расстегнул бешмет, под которым белела рубаха. Недописанный лист серой бумаги лежал на столе со вчерашнего дня. «О чем, бишь, я писал давеча? Да, об осетинах»,— Александр обмакнул перо в медную четырехугольную массивную чернильницу и размашистым почерком продолжил письмо: «Какой все видный народ, осетины. Молодец к молодцу, точно на подбор. Весь дивизион состоит из охотников. Что мне в особенности бросилось в глаза у осетин, так это их осанка и походка. Каждый осетин имеет походку, точно князь какой: выступает важно, степенно, с чувством собственного достоинства. Причем, левую руку непременно держит на поясе, а правую — на рукоятке кинжала. Ты знаешь, горцы интересный народ, точно такой, как мне виделся до сих пор по прочтении графа Толстого.