Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна - Страница 21

– Женя, это тебе надо быть писателем.

– Да что ты! – по-детски воскликнула она. – Мне и так хорошо!

– А мне плохо.

– Нет, нет… Не унывай! Терпи, казак. Пусть тебя греет мысль, что ты ступаешь по следам Чехова…

– А ведь мне тоже двадцать восемь! – вдруг дошло до меня.

– Все впереди! – воскликнула она. – Прими только, пожалуйста, к сведению слова Чехова об одной из причин его поездки на Сахалин. «Поездка – это непрерывный полугодовой труд, физический и умственный, а для меня это необходимо, так как я… стал уже лениться. Надо себя дрессировать…»

– Есть! – по-военному отчеканила я. – Ни дня без строчки!

– Можно и так сказать. А еще… – И Женя продекламировала:

Не позволяй душе лениться!

Чтоб в ступе воду не толочь,

Душа обязана трудиться

И день и ночь, и день и ночь!

– Ты так похожа на Ирину Васильевну! – невольно вылетело у меня.

– Наташечка, я должна идти, – ответила Женя, сделав вид, что не услышала меня. – Муж уже целый час дожидается. Вон он, видишь, рукой машет.

Я взглянула на молодого человека, который наверно, с полчаса стоял недалеко от нас и любовался импрессионистическим закатом…

– Муж? – удивилась я. – У тебя есть муж? Что же он не подошел? Неудобно, я так задержала тебя, Жень…

– Не переживай… Он знает: у меня важное дело. Володечка, иди сюда! – И Женя сама рванула к нему навстречу.

Он ласково обнял ее, чмокнул в щеку, стал что-то рассказывать. Потом они вместе подошли ко мне. Невозможно было не заметить, с какой нежностью смотрел Володя на свою Женю. Мне стало завидно…

Медленно побрели мы к остановке. Расставаться не хотелось. Их автобус пришел первым. Они запрыгнули внутрь, когда я, спохватившись, крикнула:

– Женечка, передай тете Оле, что я не ревизор!

Она кивнула, но вряд ли услышала меня.

Утром в дверь постучали. Не дожидаясь моего ответа, вошел кто-то с тяжело шаркающей походкой.

– Привет, Натаха! – услышала я.

Вошедший без стеснения осмотрел номер и развалился на стуле. Полноватый большой дядя в клетчатой рубашке-ковбойке и в кепке козырьком назад сказал:

– Садись, поговорим. Я режиссер.

– Узнаю по повадкам, Дубровский, – усмехнулась я, допивая свой утренний растворимый кофе.

– Дубровский, говоришь, – засмеялся он. – Молодца. Может, ты и писать умеешь? Дай кофе!

– А еще чего?

– Три ложки кофе, две ложки сахара. Можно взбить, чтобы с пенкой.

Вскипятив воду в стакане, я бухнула в него дефицитный индийский кофе, насыпала сахара и спросила:

– А слабо, режиссер, хоть раз на съемки взять?

– Молодца, не жадная, – поблагодарил он. – Кина не будет. Съемки кончились. Надо написать текст.

– Пишите, Шура, пишите… – усмехнулась я.

– У тебя получится, – гнул свою линию режиссер. – Да… клевая ты чувиха, жалко, что мы с тобой не пообщались… – И он двусмысленно подмигнул. – Я им сразу сказал, что ты не похожа на ВЛКСМного крючка. Нормальная девка. Не поверила Леля и давай таскать тебе продукты. За счет бюджета фильма. И гостиницу оплатили из бюджета. За тобой должок.

– Вас как зовут?

– Геннадий.

– Товарищ Геннадий. Гостиницу мне оплатит ЦК, я вам верну деньги. Договорились?

– Значит так. Деньги плочены. Но! В такую шикарную гостиницу ты бы в жизни не попала, если бы не Леля, которая напрягла все свои связи. А связи, соответственно, напугали обком, горком и местком, что ты – комиссия из ЦК ВЛКСМ… Таки в горкомовской гостинице место выделили. Секешь крапиву?

– Леле объявляю благодарность. Сюжетом уже воспользовался Гоголь.

– «Я умираю от скуки, мы с вами беседуем только два часа, а вы уже надоели мне так, будто я знал вас всю жизнь», – с одесским остаповским акцентом сказал режиссер и решительно поднялся со стула. – Значит, так.

Он раскрыл свой модный кейс, наверно, японский, торжественно достал оттуда переплетенную бумажную папку и всунул мне в руки.

– Читай. Начало читай, – он тыкнул пальцем. – Давай, с выражением.

– Морские ежи живут на морском дне… Ничего себе открытие! – засмеялась я.

– Вот тут читай, – режиссер перевернул несколько страниц.

– Органы размножения состоят из гроздевидных гонад, открывающихся наружу на верхней стороне тела… В бреду что ли писал? – оторвалась я от текста.

– Это, – выразительно произнес режиссер, – как и тебя, Натаха, нам спустили с Москвы, с «Научпопа». Сценарий И. Коломийцева, – почесал затылок режиссер. – Слушай, отдай мне кофе. У нас в далекой провинции такого и не видали.

Я пожала плечами, поглядела из окна на пляж. Прилив докатился до моего топчана, значит, скоро начнется отлив. Наверно, сегодня его не увижу, жалко. До свидания, крабики и звездочки, здравствуйте, ежики на морском дне.

– Возьмите, товарищ, Геннадий – протянула я большую жестяную банку режиссеру.

– Добро победило, да? Молодца! Это проверка на вшивость, – ухмыльнулся режиссер. – Оставляю свой подарок тебе. Вот тут всякие книжки умные про флору и фауну и морских чудовищ. Надо две страницы вразумительного, я бы даже сказал, сказочного текста написать. Ежики, понимаешь? Если в три дня уложишься, мы тебя на катере покатаем!

И режиссер исчез, остались книги и вонь от его курева. Почему я должна переписывать этот дурацкий сценарий И. Коломийцева? А не тот ли этот Коломийцев, который в прошлом году окончил экономический факультет ВГИКа… да-да у него какой-то папаша известный партайгеноссе, товарищ по партии… Значит, Коломийцеву захотелось лавров сценариста? «По вечерам Ежик ходил к Медвежонку в гости считать звезды. Они усаживались на бревнышке и, прихлебывая чай, смотрели на звездное небо…» А я тут при чем?

С тоской смотрела я в окно на беззаботных отдыхающих и повторяла: надо себя дрессировать. Надо себя дрессировать. Молиться я тогда совсем не умела. Надо себя дрессировать. Надо, Федя, надо. Почему все хорошее так быстро кончается? Потому что начинается другое хорошее.

И я села за книжки. Сначала понятного было очень мало, но на следующий день стала складываться ясная картинка – про этих ежиков, кто они, откуда, куда идут. Я их полюбила, как класс иглокожих. Возникла завязка сценария, и ручка застрочила. На второй день в голове, кажется, все разложилось по полочкам – вот что значит мехмат университета, – и первая страница была готова. На третий день оставалось написать вторую… Я забыла про пляж и отливы. Творческий процесс, происходивший в голове, заменял все утехи мира… Собственно, тогда, во Владике, впервые я почувствовала этот вкус писательства, за который много лет спустя первый крупный издатель МихАбр назвал меня наркоманкой. И вот как все сошлось: ВЛКСМ, Хабаровск, Ирина Васильевна, Чехов, Владик, Женя, ежики… и дало импульс дальнейшему. А если бы этого не было? Если бы я не добилась командировки и не поехала на Дальний Восток? Что было бы? Бог весть…