Бойтесь данайцев, дары приносящих - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 50

– Не думала я, что вы, Иван Петрович, столь подвержены воздействию сплетен.

– Ты лучше с муженька своего спроси! – прорычал Провотворов. – Почему он слухи распространяет!

– Спрошу, конечно. А ну, как это не он?

– А кому еще быть? Он, конечно! Кому еще это выгодно!? Ему! Чтоб ты в космос не летела, чтоб больше со своим сыночком несовершеннолетним сидела, чтоб я пострадал, а еще лучше – меня в отставку отправили! Ладно, иди, Иноземцева, очень ты разочаровала меня.

После такой беседы Галя не могла не спросить о происшедшем у Владика. Случилось это вечером в ближайшую субботу, когда она в профилактории и отревелась в подушку, и пару граненых стаканов в столовой расколотила – девушки с кухни давали ей бить те, что со щербинкой, была у нее такая привилегия.

Из квартиры в Лосинке свекровь с бабкой уже съехали, вернулись в свой Энск. Разговор у Гали с мужем состоялся, когда она уложила Юрочку – малыш долго не хотел засыпать, возбужденный приездом мамы и предстоящим выходным днем.

Когда Галя высказала супругу все, чем накрутил ее генерал, тот спокойно переспросил:

– И как ты себе все это представляешь? Я пошел на прием к ЭсПэ и вывалил ему про тебя с Провотворовым? Или в коридоре его встретил и ка-ак начал сплетничать? Ох, боюсь я, совсем не в таких мы с главным конструктором отношениях.

– А мамочка твоя?

– Да, она в этот раз, как в январе приезжала, с Королевым встречалась, даже коньячка с ним в его кабинете выпила. И про вас с Провотворовым она в курсе, и не одобряет, конечно, вашей связи. Однако мама совсем не из болтливых, и я не могу представить, с чего ей так перед Сергеем Павловичем откровенничать.

– А кто еще мог ему про нас с Иваном рассказать? Да в подробностях?

– Мало ли у вас там глаз, в вашем полку космической подготовки? Мало ты с Провотворовым по ресторанам расхаживала?

– В последнее время и не ходила совсем.

– Значит, тебя настигло твое прошлое.

– А тебе бы все смеяться.

– А что мне еще делать? Плакать, что ли? Ты знаешь, я ни тяги твоей в межзвездное пространство, ни тем более романа с генералом никак не одобрял и не одобряю. Сидела бы спокойно, работала в ОКБ и растила сына.

– Ага, и варила борщи, и вязала носочки.

– А что плохого в носках и борщах?

– А я не хо-чу! Слышишь! Не хочу! И если мне жизнь и судьба дали шанс совершить что-то необыкновенное, что-то героическое – я хочу его, этот случай, использовать!

– Ага, переспать с генералом.

– Молчи! Урод! Подлец! Невежа! Ненавижу тебя! Убью!

– Все, дорогая. Надоела ты мне. Я ухожу.

– Нет, уйду – я!

И, несмотря на то, что на улице темень и время приближается к одиннадцати, она сдернула с вешалки пальтишко, натянула ботики – и была такова.

Владик вслед за ней не бросился. Во?первых, много чести. Он самоуважение должен иметь. А во?вторых, советская пропаганда, никогда не сообщавшая ни о каких преступлениях на территории СССР, приучила его, что на улицах столицы ничего с человеком случиться не может – даже в ночь на воскресенье, даже с девушкой.

А девушке было зябко – не от мороза, а все-таки именно от того, что приходилось брести в одиночестве по пустынной улице. И то, что Владислав отпустил ее в ночь одну и не заставил остаться, было еще одним баллом ему в минус.

Иноземцева добежала до Лосиноостровской и села в последнею электричку, идущую в сторону Чкаловской: двери профилактория для нее всегда открыты, там она своя, там девочки – немосквички, Жанна, Таня, Ира и Валя Первая – всегда растормошат, расспросят, посочувствуют.

Но сочувствие оказалось еще ближе, чем она предполагала. В почти пустом вагоне – ну, кто поедет в феврале в ночь на воскресенье из Москвы в Щелково или Монино? – она вдруг увидела знакомое лицо. Капитан-космонавт Нелюбин. Один. В гражданке. Слегка навеселе.

Обрадовался, усадил рядом. Стал расспрашивать, куда едет да почему. И как-то вышло, что пришлось ему рассказать. Не все, конечно. Про Провотворова она молчала. Как кремень – да и кем бы она выходила, когда бы в ее рассказе появился генерал? Самой настоящей «бэ» получилась бы. А без наличия Ивана Петровича все выходило складно: муж подлец, пришлось с ним поцапаться и удрать – в ночь, в никуда, на Чкаловскую.

Всплакнула. Григорий, разумеется, стал сочувствовать. Утешать. А потом их губы встретились в поцелуе – сладком-сладком, тем более что уж полгода никто Галину толком не целовал. Скорострельное домогательство генерала на полигоне не в счет.

От Григория разило хмельным, и электричка была пустая, неслась, посвистывая, открывая двери на пустынных, замороженных станциях, когда никто не входил и не выходил. Сначала Перловская, Тайнинская, Подлипки. Потом Валентиновка, Соколовская, Воронок…

От Чкаловской ей добраться до профилактория оказалось непросто – километров десять, и все лесом. Автобусы не ходят, никаких такси нет. А Гриша шепнул: «Пойдем ко мне». Февральская метель холодила, выдувала из головы дурь и романтику, и Галя встрепенулась: «Ты что? Какой к тебе? А жена твоя?» – «Ее сейчас нет дома, уехала к своим». – «Нет-нет-нет, не пойду ни в коем случае». – «Не бойся, милая, я в зале на диване лягу или на кухне посижу, пока ты спать будешь». – «Нет-нет, пойду в профилакторий хоть пешком». А он в ответ – красавец, гусар: «Что ж, хочешь – иди. Дорогу знаешь».

Вот и получилось, что она оказалась у него дома. И он уговорил ее выпить с морозца коньяка. И оказалась Галя словно вне пространства, вне времени: командование, в лице Провотворова, и девчонки-подруги думают, что Иноземцева – дома, в Лосинке, с мужем и сыном; супруг полагает, что она с космонавтками в профилактории, – а она видишь что учудила!

Подмосковье, Подлипки.

Владик

Владик как-то столкнулся после работы с Жориком. Слово за слово, оказалось, что оба вечером свободны – от работы и от семейных обязательств. Решили слегка выпить, Иноземцев приятеля к себе в съемную квартиру зазвал – после приезда мамы остались сальце, вобла.

Разумеется, разговор зашел – как всегда у русских бывает, как выпьют, – о работе. Жора взахлеб рассказывал про то, как всю осень и зиму прошлого, шестьдесят второго года на полигоне просидел. Видел даже, как во время Карибского кризиса в октябре к ракете атомную боеголовку пристыковывают. Все эти месяцы они на стартовой позиции вплотную спутником-разведчиком занимались. И он, что называется, начал летать. Был успешный полет в августе, а потом еще три: в сентябре, октябре, декабре. Как говорили, на кассетах, отснятых «Зенитом-два» и успешно возвращенных на Землю, в отличном разрешении, как на ладони, представала территория США и стран НАТО со всеми стартовыми позициями, военными заводами и воинскими базами. Работа была признана успешной, Жорика по такому случаю даже включили в наградной лист: «А потом, представляешь, выкинули. Молодой, говорят, еще успеешь. Зато премию дали – аж двести рублей».

– Но ты представляешь, наш ЭсПэ, – (то есть Королев) продолжал возмущенно Жорик, – дальше вести тематику спутника-разведчика отказывается! Передает его в Куйбышев. Я его, говорит, летать научил, а волжане пусть дальше эксплуатируют и совершенствуют. Зачем отдает – совершенно непонятно. Зачем отказываться от курочки, что несет золотые яйца?! Это сколько ж можно было диссертаций защитить! Какой урожай наград и премий собрать! А нашему главному это, видите ли, неинтересно.

– Да, – рассудительно заметил Иноземцев, – ЭсПэ всегда на новое, невиданное нацелен. А сейчас вообще – только на мирный космос. По-моему, он все лавры космические хочет собрать. И Луну за Советским Союзом застолбить, и на Марс первыми слетать. А военная тематика ему неинтересна стала.

– И очень зря, – припечатал Жорик. – Стране надежный щит от американцев нужен. А Королева нашего – ты разве не видишь? – уже на повороте Янгель обходит, и Челомей… А ты тоже, – сменил он тему, что частенько случается с выпившими людьми, – сидишь тут, в Москве, кукуешь – мог бы на полигоне бесценный опыт нарабатывать. – Товарищем, судя по всему, овладел бес обличения.