Матросская тишина (сборник) - Лазутин Иван Георгиевич - Страница 61

— Что? — тихо спросил Яновский. — Туча прошла мимо?

— Я не об этом, — шепотом сказала Оксана.

— А о чем?

— Тайна! Клянешься?

— На мече!.. — Яновский энергично вскинул над головой сжатый кулак.

— Папа баллотируется в членкоры… За этим срочно и прилетел в Москву… Усек?

Яновский всем своим видом выразил торжественность момента и с важным лицом с пафосом произнес:

— Большому кораблю — большое плавание.

Глава двадцать четвертая

Пока Валерий находился в следственном изоляторе, Эльвира не находила себе места. Следователь Ладейников, на личный прием к которому она смогла попасть только на третий день, на все ее заверения, что Валерий прекрасный парень, активный комсомолец, известный спортсмен, отвечал сухо, словно отбиваясь от назойливой мухи:

— Верю!.. Хороший парень, прекрасный спортсмен, но это, девушка, к делу не относится. Во всем разберемся.

— Но за что же в тюрьму? Вы только поймите: Валерия — в тюрьму!..

— Не в тюрьму, а в следственный изолятор, — поправил Эльвиру Ладейников.

— Вы хоть подскажите, чем можно облегчить его участь? — умоляла Эльвира.

— Пока ничем. Следствие только начинается. Но… — Ладейников, видя, как глубоко волнуется Эльвира, почувствовал, что девушка если не сестра Валерия, то наверняка влюблена в него.

— Кем вам приходится Воронцов Валерий?

Эльвира смутилась. Частокол ее длинных черных ресниц рухнул вниз.

— Брат, друг, родственник?..

— Он мой друг. Мы учимся в одном классе, занимаемся в одной спортивной секции.

— Тоже фехтовальщица?

— Да.

Что-то прикидывая в уме и словно взвешивая, чем может помочь Валерию Эльвира, Ладейников предложил:

— Сейчас пока наберитесь терпения. Ждите. А дня через три позвоните мне. — На четвертушке бумаги Ладейников написал свой рабочий телефон и подал его Эльвире.

— Что же, по-вашему, все эти три дня я должна ждать у моря погоды?

— А что же вы хотите? — Ладейников чувствовал, что страх и робость, сковавшие девушку в первые минуты, постепенно проходили и в ней начинал сказываться характер настойчивый и волевой. — Свидетелем по делу вы идти не можете. Каких-нибудь дополнительных показаний тоже не дадите.

— Я и мои друзья можем быть свидетелями и дать о Валерии хорошие показания! — наступала на Ладейникова Эльвира.

— Свидетелями чего? Какие показания?

— Свидетелями целой человеческой судьбы! С Валерием мы в одной школе с первого класса!.. Мы его прекрасно знаем! Валерий не может украсть. Он не может совершить нечестного поступка! Тут получилось какое-то нелепое недоразумение. Я долго искала вас, товарищ следователь, не за тем, чтобы вы увидели мои слезы!.. Да, я не скрываю — Валерий мой друг! Я пришла сказать вам, что в защиту Валерия мы поднимем целое движение!.. Мы просим вас только подсказать нам: по какому адресу нам обращаться со своим ходатайством. Одни говорят — в суд, другие — к начальнику следственного отдела, третьи — к прокурору… — В голосе Эльвиры звучала мольба. — Пожалуйста, подскажите.

Ладейников пододвинул к Эльвире четвертушку чистой бумаги и ручку.

— Пишите! — И, продолжая наблюдать, как с каждой минутой воля и целеустремленность девушки все сильнее и упруже разворачивают крылья, закурил.

Взяв ручку, Эльвира впилась жадными глазами в следователя:

— Пожалуйста, диктуйте.

— Прокурору Фрунзенского района города Москвы советнику юстиции Захарову Н. Е. — Ладейников умолк и сделал глубокую затяжку.

— А дальше?

— Дальше текст свободный. Пишите все, что вы хотите сказать о своем друге. Будет лучше, если это письмо вы не по почте пошлете, а передадите на личном приеме. У прокурора могут быть дополнительные вопросы.

— Я вас поняла. Спасибо вам. — Эльвира встала, поспешно свернула записку и положила ее в сумочку. Уже с порога, резко повернувшись к следователю, сказала:

— Мне сказали, что судьбу Валерия будете решать вы, следователь. Все его друзья и товарищи, мы можем вас клятвенно заверить, что Валерий честный парень, что он не может совершить преступление!.. Он не вор!

— Делайте то, что я вам рекомендую, — сухо бросил Ладейников и строго посмотрел на Эльвиру. В эту минуту он был уверен, что такие, как Эльвира, в борьбе за друга не пожалеют ни времени, ни сил.

…С этого дня Эльвира с утра до позднего вечера металась по Москве в поисках друзей и товарищей Валерия. Но, как назло, стояла середина августа. Кто был в отъезде или в походах, кто сидел на даче (их пришлось разыскивать по адресам, трясясь в автобусах и томясь в электричках), кто, уехав из Москвы целыми семействами, не оставил о себе никаких следов в домоуправлении и ничего не наказал соседям. И все-таки десять подписей под ходатайством, которое Эльвира писала всю ночь, было собрано. На это ушло четыре дня. Десять невеселых встреч, десять мучительных объяснений одного и того же: Валерий попал в беду, Валерия нужно спасать… Никто из десяти товарищей по школе, выслушав Эльвиру, не поколебался перед тем, как поставить свою подпись под ходатайством. И это укрепило в ней веру, что она делает праведное дело, что усилия ее помогут вырвать Валерия из-под стражи. Тревога Эльвиры передалась и ее матери Наталье Андреевне.

Видя, что дочь не находит себе места, осунулась и почти перестала есть, она принялась ее уговаривать:

— Доченька, так нельзя. Посмотри на себя в зеркало — на кого ты походишь?

— На кого?! — резко бросила Эльвира. Ее раздражало спокойствие и хладнокровие матери, вздохи которой она читала по-своему: не нравятся ей хлопоты дочери.

— Остались одни глаза. Не спишь, не ешь, с утра до вечера или пришпилена к телефону, или мечешься по Москве! Ты думаешь — поможешь этим Валерию?

— Помогу!.. — с вызовом ощетинилась Эльвира. — И тебя, мамочка, прошу, не мучай меня своими вздохами. Кто же Валерию поможет, кроме друзей?! Мать в больнице, отчим ушел в кусты, ему не до Валерия, он помешан на своей диссертации. Как мне представляется, Валерий его только компрометирует. Ему и не до жены, которая с тяжелейшим инфарктом находится в больнице.

Представь себе, если что-нибудь подобное случилось бы со мной? Ты бы с ума сошла! Ведь ты же знаешь Валерия. Он не может сделать то, во что его втянули. Ему даже некому отнести передачу.

Последние слова растрогали Наталью Андреевну.

— Ну, отнеси ему что-нибудь. Собери.

— А что?.. Что я соберу? У меня же нет денег, а обращаться с этим вопросом к отчиму — это наверняка напороться на отказ. Он, как говорил Валерий, почти всю свою стипендию тратит на машинистку да на такси.

Наталья Андреевна выдвинула ящик секретера, где у нее хранились деньги, и положила на стол десятирублевую бумажку.

— Купи что-нибудь ему и отнеси.

— Мама, этого мало. Я была в следственном изоляторе. Разговаривала с теми, у кого родственники находятся под следствием. Передачи ограничивают. Один раз в месяц.

— Возьми сколько нужно, — спокойно, не глядя на дочь, сказала Наталья Андреевна и взглядом показала на ящик в секретере, где у нее лежали деньги.

Передачи в этот день не принимали. До самого четверга— это был день приема передач подследственным — Эльвиру преследовала старая народная песня, которую она слышала в детстве, когда гостила у бабушки в деревне под Рязанью. Эту песню часто пел хромой старик. Подвыпив, он ронял голову на гармонь и, растягивая засаленные мехи, оклеенные цветастым ситцем, жалобным хриплым голосом выводил со всхлипами:

…В воскресенье мать-старушка

К воротам тюрьмы пришла

И свому родному сыну

Передачу принесла.

— Передайте передачу.

А то люди говорят,

Что в тюрьме-то заключенных

Сильно с голоду морят…

Мысленно напевая эту жалобную тюремную песню, Эльвира проникалась чувством глубокого сострадания к Валерию. В эти минуты в ее сердце зарождалось совсем неведомое ей раньше чувство, которое будило в ней материнскую заботу и тревогу.