Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич - Страница 88

«Государь! — писал неизвестный доброжелатель по-французски. — Берегитесь! На особу Вашего Величества посягают злоумышленники. На вилле генерала Беннигсена построена зала для танцев, которая непременно обрушится, как только бал начнется».

Дочитав записку, Санглен молча посмотрел на Александра.

— Поезжай, Яков Иванович, — проговорил государь, — осмотри подробно, что там на самом деле.

Санглен склонил голову, звякнул шпорами и, плохо веря в серьезность угрозы, поскакал в Закрете.

Имение Беннигсена, купленное им после заключения Тильзитского мира, когда оказался он в отставке, было большим и богатым. Двухэтажный помещичий дом стоял на просторной поляне и был окружен цветочными клумбами и кустами роз. За домом располагался фруктовый сад, в котором яблони, вишни и груши перемежались разнообразными ягодниками. Сад переходил в лес, примыкавший к имению, и был частью угодий, купленных Леонтием Леонтьевичем вместе с усадьбой.

Едва Санглен появился на территории Закрете, Беннигсен тут же заметил его. Он был в этот день на ногах с самого утра, наблюдая за подготовкой к встрече царя.

Беннигсен стоял перед домом, следя, как садовник и его помощники копошатся в клумбах и на поляне, и как только узнал Санглена, тут же поспешил ему навстречу.

Рассказав Беннигсену, зачем он приехал, Санглен хотел было пойти к павильону, который, как сказал ему хозяин имения, стоит в саду, за домом, но гостеприимный Леонтий Леонтьевич пригласил его на чашку чая.

В доме, как и на поляне, кипела работа: женщины промывали зеркала и окна, убирали комнаты, чистили бронзу и до блеска протирали мебель.

Дом и внутри и снаружи показался Санглену необычайно удобным и красивым, и Яков Иванович подумал: «Жалко будет не сегодня-завтра оставлять такую славную усадьбу французам». Отведав чаю с пирогами и поговорив о деле, из-за которого прислал его государь, Санглен собирался уже пойти к павильону, как вдруг за окнами раздался грохот.

Выбежав из дома и оказавшись в саду, они увидели груду досок упавшей кровли павильона, на которую еще не успела осесть пыль. Среди досок лежали и все арки и колонны, обвитые зеленью.

Установить причину случившегося не составило никакого труда — вся конструкция залы была скреплена штукатурными гвоздями, непригодными для строительных работ.

— Найдите архитектора! — приказал Санглен.

Посланные им люди вскоре вернулись, принеся с собою мокрый фрак и шляпу, выловленные ими в большом глубоком пруду Закрете. Было ли это имитацией самоубийства, или напуганный случившимся архитектор на самом деле покончил с собой, Санглен выяснять не стал, а пулей помчался к Александру.

Царь спокойно выслушал Санглена и сказал:

— Поезжайте и прикажите немедленно очистить пол, мы будем танцевать под открытым небом.

Яков Иванович заехал к себе домой и здесь застал ожидавшего его нарочного с эстафетой из Ковно.

Разорвав пакет, он достал короткую депешу: «Возле селения Панемунь, напротив Ковно, французы в грех местах складывают множество понтонов, готовя наведение трех мостов через Неман».

Санглен снова помчался к царю.

— Я этого ожидал, — сказал Александр, — но бал все-таки будет. Скажите, чтоб к завтрашнему вечеру все было готово.

Утром 11 июня к 6-му польскому уланскому полку, стоявшему на форпостах по западному берегу Немана, быстро подъехала коляска, запряженная шестериком и окруженная конвоем гвардейских егерей.

Из коляски вышли Наполеон и Бертье и их немедленно окружили польские офицеры-уланы.

Наполеон расспросил их о путях, ведущих к Неману, о расположении русских аванпостов, а затем попросил кого-нибудь из офицеров дать ему и Бертье польские мундиры. Несколько человек, по комплекции и по росту такие же, как император и начальник его Главного штаба, скинули сюртуки и фуражки, после чего переодетые в улан Наполеон и Бертье сели в седла и поскакали по берегу Немана, отыскивая место для подготовки переправы.

Найдя его у деревни Панемунь, где река образовывала большой изгиб, а берег был очень удобен для размещения батарей прикрытия, Наполеон и Бертье еще раз переоделись, теперь уже в свои прежние мундиры, и поскакали в село Ногаришки, куда уже передвигалась Главная квартира императора.

Весь этот день Наполеон был очень весел, улыбчив и прекрасно настроен, несколько раз запевая одну и ту же старинную солдатскую песню: «Мальбрук в поход собрался». (Факт этот не является досужим вымыслом романиста, хотя может быть воспринят именно так из-за более чем скабрезного продолжения песни в русской интерпретации. Но именно о доблестном английском полководце Мальбруке — герцоге Джоне Черчилле Мальборо, которому так не повезло в русском переложении песни, — и пел перед самым вторжением в Россию французский император.)

Между тем, в то время как Александр готовил бал, на берег Немана свозились 225 понтонов, чтобы навести четыре, а не три моста, как сообщали Санглену.

Прежде чем начать эту работу, французы собрали на левом берегу Немана все рыбачьи лодки и переправили на русский берег три роты тиральеров (на русский манер охотников-застрельщиков) из 13-го легкого полка дивизии генерала Морана.

Казачий разъезд заметил их, обменялся с супостатами несколькими выстрелами — и был таков.

Командир Лейб-казачьего полка граф Орлов-Денисов приказал больше по противнику не стрелять, но не спускать с французов глаз и тотчас же обо всем происходящем докладывать ему.

Сам же сел писать донесение о высадке французского десанта на восточный берег Немана.

Великая армия двинулась через Неман после того, как Наполеон первым прискакал к одному из мостов, уже наведенных, но еще пустых.

Возле моста стояли поляки-пехотинцы и кавалеристы. Наполеон лихо прогарцевал перед ними: он был прекрасным наездником, и лишь считанные разы его великолепно вышколенный конь не слушался его. Однако на сей раз случилось то, чего не происходило уже давным-давно: конь совершенно неожиданно дал свечку и император, потеряв поводья, вылетел из седла.

Он упал на песок, тут же быстро вскочил, поймал поводья и, уже сидя в седле и совершенно придя в себя, услышал вдруг за спиной чей-то сочувственный, но тревожный шепот: «Дурная примета».

Приглашенные на бал генералы и офицеры стали съезжаться в Закрете 12 июня к девяти часам вечера. Среди множества приехавших к Беннигсену были Барклай и Санглен.

Барклай, увидев Санглена, подозвал его и сказал негромко и доверительно:

— Государь предлагал Беннигсену командовать армией, но он отказался. После этого государь потребовал, чтобы войском командовал я. Как вы думаете, Яков Иванович, следует мне принимать это предложение?

— Мне кажется, Беннигсен поступил благоразумно, ибо командовать русскими войсками на отечественном их языке и с иностранным именем — весьма невыгодно.

— Но государь того требует, как отказаться? — недоуменно и растерянно проговорил Барклай.

С тем они и разошлись, и тотчас же все вокруг зашевелились, передавая друг другу: «Государь! Государь!»

Александр вошел в дом Беннигсена вместе с хозяином, и было видно, что дом этот ему нравится, во всяком случае, он старался показать, что попал в окружение вещей и людей, весьма для него приятных.

Генералы и офицеры, бывшие в доме, чтобы не мешать государю, потихоньку стали выходить в сад, поближе к танцевальному помосту, вокруг которого стояли роскошно накрытые столы. А в это время Беннигсен, ловко ввернув в разговоре с царем вопрос: «Нравится ли вам Закрете?» — и получив вежливый утвердительный ответ, тут же сказал, что рад будет уступить имение государю за ничтожную сумму, которая для него, государя, почти ничего не значит, а Беннигсена сделает более или менее обеспеченным человеком. Александр, понимая, что не может отказать генералу в самый канун грядущей войны, тут же согласился и великодушно предложил Леонтию Леонтьевичу двенадцать тысяч золотых рублей. Накануне вторжения в Литву, когда в Вильно неприятель мог ступить со дня на день, этот подарок был воистину царским.