Ганнибал. Бог войны - Кейн Бен - Страница 68

Марий рассмеялся.

– Смотри, как бы я не помочился тебе в порцию, Кувшин.

Урций побагровел.

– Только попробуй, и я насру на твое одеяло!

Квинт и Плацид посмеивались. Такова была часть повседневной рутины. Никто бы не сделал ничего подобного своим товарищам по палатке, а вот солдатам других манипул – с легкостью. Были известны такие шутки, как подбросить в кухонный горшок дохлую крысу и гнилую капусту, хотя в последнее время это редко сходило с рук. Солдаты соседних подразделений стали относиться с подозрением, когда в обеденное время рядом шатался кто-нибудь чужой.

Из лагеря донесся сигнал трубы, и все заулыбались.

– Пора уходить! – сказал Урций. – Я так голоден, что даже готов попробовать то дерьмо, какое ты приготовишь, Марий.

– Ты будешь в восторге от сегодняшнего ужина, – заявил тот. – Тушеная баранья шея с овощами. Пальчики оближешь! Старый рецепт моей матушки.

Урций недовольно посмотрел на него.

– При всем уважении к твоей матушке, я сам сделаю вывод, вкусно получилось или нет.

Через некоторое время восемь гастатов с удобством расселись вокруг расставленных кольцом камней, образовавших очаг на улице. Железный треножник еще стоял на огне, но бронзовый сосуд со стряпней Мария лежал у ног Урция. Все согласились, что баранья шея хороша, и даже вечно недовольный Урций настоял, чтобы выскрести горшок дочиста.

– Предлагаю и дальше держать такой уровень, – сказал он.

Обычно Марий не готовил ничего подобного.

– Становится теплее, – улыбнулся Квинт. – Еще недавно мы не могли сидеть на улице, как сейчас.

Урций рыгнул.

– Да. Скоро не придется заворачиваться в одеяла, и огонь будет нужен только для готовки.

– Несколько недель хорошей погоды, и снова станет слишком жарко. Месяцы таскания воды из реки, палящее солнце весь день и комары ночью, – уныло проговорил Плацид.

– Заткнись! – проворчал Марий. – Не напоминай.

– Выпей вина, – сказал Квинт, передавая ему общий мех, – и ради Юпитера, будь повеселее.

Сердито посмотрев на смеющихся товарищей, Плацид взял мех и припал к нему.

– Расскажи что-нибудь, – попросил Квинт, почувствовав себя не совсем хорошо.

Как новый член контуберния, Плацид был мишенью для остальных. Однако его спасало умение рассказывать истории.

– Про что?

– Я хочу про двенадцать подвигов Геракла.

– Нет, про Ромула и Рема!

Товарищи перебивали друг друга. Плациду, похоже, это понравилось.

– Сам выберу, – с важным видом сказал он.

– Только повеселее, – настаивал Урций. – Не хочу ложиться спать опечаленным.

Плацид ненадолго задумался.

– Хотите про Горация, Герминия и Ларция?

– Хорошо, – сказал Квинт. – Не начинай пока. Мне нужно отлить.

– И мне, – присоединился Урций.

– Только быстро, – велел Марий.

Двое друзей направились к ближайшей выгребной яме, которая находилась у вала в юго-восточном углу лагеря. Из-за частокола доносился грохот – в Трогильской гавани неподалеку разгружали корабли. Место, откуда начался первый провальный штурм, стало теперь базой снабжения всего войска. По пути назад они второй раз прошли мимо палатки Коракса. Друзья приближались под таким углом, что палатка центуриона загораживала их, пока они не подошли вплотную. Квинт навострил уши. Похоже, к Кораксу зашел Витрувий, и оба командира были поглощены тихой беседой.

Квинта одолело любопытство. Подтолкнув Урция, он приложил палец к губам и знаком показал, что хочет подойти поближе. Другу это не очень понравилось, но он не ушел. Вместе они прокрались поближе и притаились в нескольких шагах от Коракса.

– Был какой-нибудь результат от обхаживания Марцеллом сиракузской знати? – спросил Витрувий.

– По сути, нет. Они пытались связаться со своими друзьями в городе, но у Эпикида повсюду шпионы. Всякого, кого заподозрят в измене, осуждают и казнят.

– А никто из них не проникал в Сиракузы сам?

Презрительное фырканье Коракса.

– Им слишком дорога своя драгоценная шкура. Пока что они только подкупали рыбаков, которые доставляли их послания.

– Нам нужен свой человек в городе.

– Да, конечно. Но откуда его взять?

– А как насчет какого-нибудь раба, принадлежащего кому-нибудь из тамошней знати? Их должно быть много.

– Такой вариант уже предлагали, но Марцелл никому не доверяет. Все они грязные греки. Он думает, что они сдадутся людям Эпикида и в надежде на освобождение раскроют свою миссию.

– Проклятые рабы! Они никогда больше ни о чем не думают… Почему они просто не могут знать свое место?

– Человеческая природа, Витрувий. Кто захочет быть собственностью другого? Разве что полный болван. Почему, ты думаешь, столько рабов пошли добровольно в легионеры после Канн?

– Что ж, может быть, ты и прав. Но чем меньше говорят о рабах, получивших свободу, чтобы стать легионерами, тем лучше.

Оба помолчали.

– Давить на знатных сиракузцев тоже без толку. Они просто проникают в город и переходят на другую сторону. Рассказывают Эпикиду о количестве наших войск, о расположении кораблей и так далее.

– Это точно, – согласился Коракс. – По возможности засылать надо говорящего по-гречески и заслуживающего доверия человека.

– Нам нужен надежный сиракузский дезертир! – усмехнувшись, заявил Витрувий. – А еще лучше – римлянин.

– Никто из наших для этого не годится, – сказал собеседник.

– Почему же? Недавно ты заявлял, что у тебя пара человек говорит по-гречески.

Квинт насторожился. Видимо, Витрувий говорил про него – и кого-то еще?

– Креспо? – спросил Коракс.

– Вот один.

– Он определенно храбр, но акцент его выдаст. Через час после появления такого шпиона в городе Эпикид уже будет его пытать. Впрочем, я забыл про Мария… Он бы подошел.

Марий говорит по-гречески? Квинт и не догадывался.

– Марцелл предпочел бы двоих, – сказал Витрувий.

– Верно. Акцент Мария еще туда-сюда, но у Креспо хуже.

Последовала короткая пауза – Квинт гадал, не заговорила ли в Кораксе совесть.

– И все же он бы мог подойти. Я намекну полководцу.

В солдате забурлил страх. Отправка в Сиракузы была равнозначна смертному приговору. Даже для собственного уха его греческий заметно отличался от того, на котором говорил тот сиракузский командир, Клит. Он попытался разозлиться на Коракса, но не получилось. Это была не вредность со стороны центуриона – он просто делал то, что нужно Марцеллу и войску. По большому счету было не так важно, если он сам и Марий погибнут там… Проклятье! Мотнув головой Урцию, Квинт на цыпочках сделал несколько шагов от палатки Коракса, а потом, громко топая, чтобы было слышно, снова подошел к ней. Они вышли из-за угла и отсалютовали. Боец с облегчением понял, что никто из центурионов ничего не заподозрил.

– Я рад, что не говорю по-гречески, – пробормотал Урций, пока они пошли дальше.

– Ну и ладно, – собрав весь свой стоицизм, произнес Квинт. – Если прикажут стать сраным шпионом, я выполню свой долг.

– Сделай приношение Фортуне. Может быть, пронесет, – посоветовал Урций, похлопав его по плечу.

Юноша состроил гримасу. По своему опыту он знал, что дары богам не влияют на будущее, но промолчал.

Обоим пришлось вынести град ругательств за задержку, но вскоре установилась тишина, когда Плацид начал рассказ. Однако он оставил равнодушным Квинта, поскольку его голову заполняли мрачные мысли о Сиракузах. Когда рассказ закончился, юноша все еще сидел, размышляя.

Марий подтолкнул его.

– Прекрасная история, а?

– Да, – с рассеянным видом согласился Квинт.

Приятель пристально посмотрел на него.

– Да ты ни слова не слышал! Что с тобой?

– Ничего, – ответил тот, но Марий не отставал.

Через некоторое время Квинт сдался. В конце концов, Мария это тоже касалось, и товарищи не изменят своего мнения о них к худшему из-за того, что они не хотят отправляться на самоубийственное задание. Впрочем, к его удивлению, лицо Мария просветлело от такой перспективы.