Император для легиона - Тертлдав Гарри Норман - Страница 90

— Ваш драгоценный патриарх даже не знает моего имени, — возразил Гай Филипп и сузил глаза. — Зачем же он пригласил меня? Может быть, Император попросил его об этом?

Жрец виновато развел руками.

— Гаврас всегда был о тебе очень высокого мнения, — сообщил Марк.

— Солдат оценит солдата, — пожал плечами Гай Филипп и сунул свиток за пояс. — Наверное, мне лучше пойти.

Отложив свое приглашение в сторону, Марк обратился к жрецу:

— Литургия празднования? В честь чего?

— В честь милосердного Фоса, — ответил жрец, поняв слова Скауруса буквально. — А теперь простите. Я должен передать еще несколько приглашений.

Он исчез, прежде чем Марк успел повторить свой вопрос о причинах праздника.

Римляне передали свои пропуска жрецу, стоявшему на вершине лестницы Великого Храма, и вошли внутрь. Великий Храм возвышался над всеми остальными зданиями Видессоса, но из-за своей тяжеловесности и покрытых обычной штукатуркой стен не производил особого впечатления на Скауруса, воспитанного в совсем других традициях. Он не поклонялся Фосу, редко посещал храм и иногда забывал о том, как великолепен этот интерьер. Попадая туда, Марк чувствовал себя перенесенным в другой, более чистый и добрый мир.

Великий Храм, построенный по принятым в Видессосе канонам, представлял собой закрытий куполом и окруженный рядами скамей зал. Над оформлением интерьера столь простой формы работал, без сомнения, гений, к услугам которого были неисчислимые богатства и разнообразнейшие материалы. Скамьи были выточены из черного, красного и сандалового дерева; колонны, облицованные агатом, золотом и серебром, отражались в полированных стенах, имитирующих небо Фоса со звездами, сделанными из полудрагоценных камней. Прелесть интерьера заключалась в том, что отдельные его элементы, каждый из которых сам по себе являлся уникальным, не затмевали и не умаляли друг друга, а были соединены умелой рукой мастера в великолепное целое. Вся эта роскошь служила тому, чтобы обратить человеческий глаз к куполу, казавшемуся невесомым, словно парящим над залом. Создавалось впечатление, что не камень, а столбы солнечного света поддерживают эту мощную конструкцию. Даже для такого упрямого атеиста, как Марк, храм этот был чем-то вроде рая Фоса, перенесенного на землю.

— Вот это я называю зданием, достойным Бога, — пробормотал Гай Филипп.

Он никогда прежде не был в Великом Храме и, несмотря на всю свою черствость, не мог остаться равнодушным при виде этого чуда. Сам Фос глядел на молящихся с высоты купола; обрамленные золотыми перегородками витражи светились в лучах солнца. Суровый и непреклонный видессианский бог, казалось, видел людей насквозь, взор его достигал самых отдаленных уголков храма и самых потаенных уголков человеческой души. От этого огненного взора, от слов, начертанных в книге, которую держал бог, не могло быть спасения. Никогда и нигде прежде Скаурус не видел такого истового изображения. Ни один видессианин, каким бы циничным он ни был, не мог сидеть спокойно под всевидящими очами Фоса. Для чужеземца, взглянувшего в них впервые, это было чем-то потрясающим, поражающим любое воображение.

Аптранд, сын Дагобера, замер и отдал изображению бога воинский салют, приветствуя его как великого вождя, прежде чем остановился в растерянности.

— Я не могу винить его за это, — признался Гай Филипп. Марк кивнул. Никто даже не улыбнулся, глядя на намдалени — надменные имперцы потеряли здесь всю свою спесь.

Покраснев до корней волос, Аптранд опустился на скамью. Куртка из лисьих хвостов и плотные темные штаны выделяли его из толпы видессиан. Их широкие плащи и разноцветные шелка, бархат, обилие золотого и серебряного шитья, белоснежные льняные одежды подчеркивали великолепие храма. Драгоценности сверкали и переливались, отражались в полированных стенах и плитах пола.

— Радуйтесь! — Стайки мальчиков-хористов, одетых в белое и голубое, разбежались по проходам между скамьями и выстроились в несколько рядов у алтаря, расположенного в центре зала.

— Радуйтесь! — Их чистые, звонкие голоса наполнили все помещение под огромным куполом. — Радуйтесь! Радуйтесь!

Стоящие в центре зала жрецы присоединились к хору. Сладкий запах жасмина, елея, благовоний застыл в воздухе. Даже суровый Фос, казалось, смягчился, увидев детей, которые славили его. Позади жрецов шел Бальзамон. Все поднялись, отдавая дань уважения патриарху. Позади Бальзамона шагал Туризин при всех императорских регалиях.

Трибун с удивлением взирал на Гавраса. Во время предыдущих посещений Великого Храма Император не принимал участия в церемониях, а наблюдал за ними из своей маленькой, похожей на балкон ложи, расположенной на восточной стене высоко над полом.

Бальзамон выпрямился и приготовился говорить, положив руку на спинку трона патриарха. Панели трона были сделаны из слоновой кости и покрыты великолепной резьбой — патриарх наверняка обожал их, ведь он был большим ценителем резьбы по кости.

Собравшись с духом, Бальзамон воздел руки к изображению Фоса и произнес символ веры:

— Благословен Фос, Покровитель Правды и Доброты, великий защитник, простирающий длань над нашими головами и глядящий на нас с любовью. Ты следишь за тем, чтобы добро всегда побеждало. Пусть же вечно будут длиться твое могущество, неисчерпаема будет сила, неистощимо милосердие.

Видессиане повторили слова патриарха. «Аминь», — выдохнул многоголосый хор. Марк услышал как Аптранд, Сотэрик и еще несколько офицеров-намдалени добавили: «И за это мы заложим наши собственные души».

Как обычно, кое-кто из видессиан начал недовольно коситься на них, но Бальзамон не дал им возможности выразить свое неудовольствие более явно.

— Мы собрались здесь радоваться и восхвалять Фоса, — возгласил он. — Пойте, и пусть наш добрый бог услышит нашу радость!

Он начал гимн дрожащим тенором, чуть позже к нему присоединился хор, а затем запели все видессиане. Бас барона Леймокера перекрыл многие голоса; глубоко религиозный адмирал пел, прикрыв глаза и слегка покачиваясь на скамье. Литургия проводилась на этот раз не совсем обычно: видессианская знать, как гражданская, так и военная, отдавалась церемонии с таким воодушевлением и энтузиазмом, что Великий Храм стал напоминать центр всенародного праздника. Восторг собравшихся был заразителен. Скаурус стоял, хлопая в ладоши вместе с видессианами, и пел так хорошо, как только мог. Большинство гимнов исполнялось, однако, на старом диалекте, которого он не знал. Трибун уловил легкое движение за занавесом, скрывавшим императорскую ложу от любопытных глаз, и подумал о том, кто же за ней стоит — Комитта Рангаве или Алипия Гавра? Обе женщины должны были бить там. Он надеялся, что рука, тронувшая занавес, принадлежала Алипии. Ее дядя, Император, стоял справа от патриарха. Хотя он просто молился вместе с другими, одно его присутствие среди молящихся было достаточным поводом для того, чтобы возбудить интерес к происходящему.

Бальзамон опустил руки, дожидаясь тишины. Теперь звучали только чистые голоса детского хора, затем и они смолкли. Тишина была еще более красноречива, чем пение. Патриарх выждал несколько секунд, отошел от своего трона и оказался у алтаря в самом центре маленького круга. Люди приготовились слушать своего пастыря. Глаза Бальзамона заблестели, он явно наслаждался их ожиданием и нетерпением. Потом постучал по серебряному алтарю своими толстыми пальцами, поглядел по сторонам и наконец произнес:

— Сегодня с вами буду говорить не я. — Он указал на стоящего рядом Гавраса. — Вот человек, который просил меня провести литургию, и сейчас он огласит причину нашей радости и ликования.

Туризин не обратил внимания на несколько своеобразное обращение к нему патриарха. В устах Бальзамона оно прозвучало вполне уважительно. Император заговорил:

— Сегодня утром я получил донесение о битве, произошедшей к востоку от Гарсавры. Преданные нам войска, — Туризин не решился громогласно заявить, что это были наемники, — полностью разгромили мятежников. Баанес Ономагулос убит во время сражения.