Бомба для дядюшки Джо - Филатьев Эдуард Николаевич - Страница 50

А 5 апреля 1942 года…

Весенняя атака на уран

5 апреля 1942 года вновь напомнил о себе Георгий Флёров, ставший к тому времени техником-лейтенантом. Он снова написал письмо Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Вот уже 10 месяцев прошло с начала войны, и всё это время я чувствую себя, и действительно очутился, в положении человека, пытающегося головою прошибить каменную стену».

Ничего не скажешь, начало лихое!

Через несколько абзацев тон письма становился и вовсе доверительно-запанибратским:

«Знаете ли Вы, Иосиф Виссарионович, какой главный довод выставляется против урана, „Слишком здорово было бы, если бы задачу удалось решить. Природа редко балует человека“».

Затем называлось имя главного атомного антагониста. Того, кто считал, что.

«… проблемные задачи, подобно урановой, должны быть отложены на «после» войны. Так считает академик А.Ф. Иоффе, и в этом он глубоко заблуждается, <…> мы совершаем большую ошибку, добровольно сдавая позиции. За год, за два мы отстанем настолько, что у того же академика Иоффе опустятся перед трудностями руки, когда придёт время вернуться от военного изобретательства к проблемным задачам.

Самые большие глупости делаются с самыми лучшими намерениями».

Далее Флёров как бы вскользь информировал вождя о том, что это он (вместе с Петржаком) открыл спонтанное деление урана, и что в настоящий момент «… оба сражаемся, работаем и стараемся делать это как можно лучше».

Затем автор письма энергично опровергал все упрёки тех, кто мог заподозрить его в самых обычных «шкурных» интересах:

«Ну что там волнуется Флёров? Занимался наукой, попал в армию, хочет выкарабкаться оттуда, ну и, используя уран, засыпает письмами всех и вся, неодобрительно отзывается об академиках, делая всё это из самых эгоистических личных соображений».

Подобные подозрения техник-лейтенант Флёров отвергал самым решительным образом, заявляя, что действует исключительно в интересах «уранового вопроса», который требует скорейшего решения! А раз так, то:

«… считаю необходимым для решения вопроса созыв совещания в составе академиков Иоффе, Вавилова, Хлопина, Капицы, акад. УССР Лейпунского, профессора Ландау, Алиханова, Курчатова, Арцимовича, Френкеля, Харитона, Зельдовича. Желателен также вызов К.А. Петржака.

Прошу для доклада 1 ч.30 м. Очень желательно, Иосиф Виссарионович, Ваше присутствие, явное или неявное».

И вновь во флёровском перечне «атомных экспертов» Курчатов упомянут среди прочих — восьмым по счёту! После Лейпунского и Ландау. И после Алиханова. Можно себе представить, с какими горечью и обидой годы спустя читал это письмо Игорь Курчатов!

Завершалось послание Сталину надеждой на то, что Верховный главнокомандующий к его мнению прислушается. И, бросив все свои дела, созовёт совещание, которое поможет технику-лейтенанту из Йошкар-Олы полностью посвятить себя любимому «атомному» делу:

«Вообще говоря, сейчас не время устраивать подобные научные турниры, но я лично вижу в этом единственный способ доказать свою правоту — право заниматься ураном, так как иные способы — личные переговоры с А.Ф. Иоффе, письмо к т. Кафтанову — всё это не приводит к цели, а просто замалчивается.

На письмо и 5 телеграмм т. Кафтанову ответа я не получил… Это и есть та стена молчания, которую, я надеюсь, Вы мне поможете пробить, так как это письмо последнее, после которого я складываю оружие и жду, когда за границей решат эту задачу».

К Сталину это письмо, конечно же, не попало. Его направили в НКВД. И лишь через какое-то время, как о том писал в своих воспоминаниях Квасников, тогдашний начальник отдела научнотехнической разведки НКВД:

«… в середине 1942 г. Берия, наконец, ознакомил Сталина с запиской, составленной мною в сентябре 1941 г. К этой записке было присовокуплено небезызвестное письмо Г.Н. Флёрова, датированное мартом 1942 г…».

Итак, согласно утверждению Квасникова, Сталин был ознакомлен с «урановым досье» летом 1942-го. Когда это случилось на самом деле, сказать трудно — не на что сослаться, соответствующих документов нет.

Зато известно, что весной 1942-го в научных кругах страны Советов об уране вновь заговорили. Так, 27 апреля 1942 года, выступая на заседании Бюро Отделения физико-математических наук, академик Капица, совершенно не задумываясь над тем, насколько пророчески звучат его слова, сказал:

«Участие науки в войне в Америке скажется года через два в японо-американской войне, где будет решающим качество вооружения».

Всего на год и четыре месяца ошибся Пётр Леонидович в своей оценке исторических событий глобального масштаба! Поистине поразительная точность!

А Анатолий Александров в это время завершал дела, связанные с размагничиванием кораблей. Он вспоминал:

«Я кончил свою работу и в конце апреля улетел в Казань. Игорь Васильевич работал дальше по размагничиванию, но и моя лаборатория и его искали новые точки приложения сил».

Атом, озадачивший разведку

Весной 1942 года работники Главного разведывательного управления Генштаба Красной армии решили, наконец, разобраться раз и навсегда с этой загадочной «урановой проблемой». И 7 мая написали письмо, требовавшее самых что ни на есть исчерпывающих разъяснений.

Письмо, разумеется, было секретным — № 137955сс. И адресовалось оно в Академию наук, Михаилу Прокопьевичу Евдокимову, начальнику тамошнего «спецотдела» (или «оборонного отдела», как его ещё называли).

Этот отдел был организован задолго до начала войны (15 апреля 1939 года) и занимался он, как объясняют современные справочники, тем, что…

«… контролировал и, в определённой мере, организовывал заключение договоров институтов Академии наук с военными заказчиками, выяснял тематику необходимых исследований, готовил сводные планы и отчёты о работе по закрытой тематике».

В этот-то «спецотдел» и пришло «секретное» послание, подписанное одним из начальников армейской разведки:

«В связи с сообщениями о работе за рубежом над проблемой использования для военных целей энергии ядерного деления урана прошу сообщить, насколько правдоподобными являются такие сообщения, и имеет ли в настоящее время эта проблема реальную основу для практической разработки вопросов использования внутриядерной энергии, выделяющейся при цепной реакции урана,

Одновременно прошу сообщить имеющиеся у Вас сведения о лаборатории Нильса Бора в Копенгагене».

Дать немедленный ответ на полученное письмо «начальник спецотдела» Евдокимов не мог, так как физиком не был — окончил Московский институт цветных металлов и, стало быть, имел специальность инженера-металлурга. Поэтому письмо разведчиков было направлено специалистам, каковые, по мнению Евдокимова, работали в Радиевом институте. На полях секретного документа появилась резолюция:

«В.Г. Хлопину Дать ответ в ГРУ КА. Евдокимов».

Секретное письмо переслали в РИАН, а там на его полях был проставлен автограф директора:

«Ознакомлен 15.5.42. Ак[адемик] В.Г. Хлопин».

Две недели академик раздумывал над ответом и 10 июня 1942 года, наконец, написал письмо:

«Академия наук не располагает никакими данными о ходе работ в заграничных лабораториях по проблеме использования внутриатомной энергии, освобождающейся при делении урана… Мало того, за последний год в научной литературе, поскольку она нам доступна, почти совершенно не публикуются работы, связанные с решением этой проблемы. Это обстоятельство единственно, как мне кажется, даёт основание думать, что соответствующим работаем придаётся значение, и они проводятся в секретном порядке.

Что касается институтов АН СССР, то проводившиеся в них работы по этому вопросу временно свёрнуты как по условиям эвакуации этих институтов из Ленинграда, где остались основные установки (циклотрон РИАНа), так и потому, что, по нашему мнению, возможность использования внутриатомной энергии для военных целей в ближайшее время (в течение настоящей войны) весьма мало вероятна».