Бомба для дядюшки Джо - Филатьев Эдуард Николаевич - Страница 63

«… ожидать взрыва в окиси урана нет (на основании имеющегося на сегодняшний день экспериментального материала) никаких оснований. Из

осторожности необходима, конечно, тщательная ревизия…».

Стоит ли удивляться, что начальник Лаборатории № 2, который и раньше отличался недоверчивостью, теперь всё меньше доверял выводам своих коллег и всё больше полагался на данные, которые поставляла разведка. В его письмах Первухину всё чаще стали появляться фразы типа:

«… было бы очень важно получить из Америки сведения…

… представлялось бы крайне желательным выяснить: производились ли в Америке…».

Впрочем, Курчатов уже не только просил. Очень скоро, привыкнув смотреть на разведданные критическим взглядом, он стал позволять себе недовольные замечания. Например, в связи с тем, что…

«… наиболее важных сведений о способах отделения 94 элемента от урана в материале нет…».

И тогда вновь следовала просьба:

«Поэтому было бы крайне желательным получить из Америки дополнительные сведения…».

Всё чаще курчатовские отчёты Первухину завершались напоминанием:

«Прошу Ваших указаний разведывательным органам СССР о получении дополнительных сведений по вопросам, подчёркнутым в отзыве синим карандашом».

В середине лета 1943 года от Лаборатории № 2 потребовали составить докладную записку о состоянии «работ по урану на 1.VII.1943». Курчатов начал её с заявления:

«Работа по проблеме урана полностью приостанавливалась у нас в Союзе с началом Отечественной войны.

В 1943 г. работа по проблеме урана в СССР возобновилась и уже сейчас привела к радикальным изменениям наших взглядов на пути решения всей проблемы в целом».

О разведданных, которые, по сути дела, и привели к «радикальным изменениям взглядов», в докладной записке не говорилось ни слова. Документ был составлен так, что можно было сделать вывод, будто советские физики изменили свои взгляды вполне самостоятельно. Мало этого, Курчатов как бы вскользь напомнил о своём провидческом чутье, которое позволило ему…

Вот это место в записке:

«Ещё в 1940 г. я высказывал, в противоположность мнению Харитона и Зельдовича, мысль о том, что в большой массе металлического урана не исключена возможность нарастания лавинного процесса. В расчётах Зельдовича и Харитона допускалось, что нейтрон…

На самом же деле это неверно».

Далее следовало заявление, что «английские данные» только подтвердили его, курчатовскую, точку зрения, высказанную «ещё в 1940 г…», и «… поэтому мной было поручено т. Харитону и т. Зельдовичу выполнить специальный расчёт…».

Ещё через несколько абзацев — вновь такой же оборот:

«В расчётах Харитона и Зельдовича было, по моему предложению, принято…».

Через полстраницы Курчатов снова написал об ошибках советских теоретиков:

«… пересчёты Харитона и Зельдовича…. приводили к требованию., делавшему весьма маловероятной возможность развития лавины в уран-графитовом котле…».

И тут же следовало замечание о том, что за границей понимание этого процесса находится «… на совершенно иной стадии», а именно: «… отрицательным заключениям советских учёных… заграничная наука противопоставила… положительные заключения».

Возникает вопрос: зачем понадобилось Курчатову устраивать эту «выволочку» своим коллегам-теоретикам? Для того лишь, чтобы выгородить себя? Или для того, чтобы самому встать вровень с зарубежными учёными?

Между прочим, сама тема докладной записки вовсе не требовала подвергать подобной «экзекуции» тех, кто ошибался, тормозил и так далее. Ведь этот документ был одним из вариантов того доклада, который предстояло представить Государственному комитету обороны.

Почему «одним из»? Потому что однозначного ответа на главный вопрос («да» или «нет?»), у Курчатова всё ещё не было. Только пуск уран-графитового котла мог гарантированно ответить: возможна цепная ядерная реакция или невозможна. Но СССР не располагал необходимым количеством урана, и в записке было заявлено, что советский уран-графитовый котёл может быть пущен «только через 5 — 10лет», тогда как за границей, по мнению Курчатова, это может произойти уже «в конце 1943 — начале 1944 гг…».

Из этого делался вывод:

«Конечно, сейчас нельзя утверждать с абсолютной достоверностью, что блок приемлемых размеров из металлического эка-осмия решит задачу создания ядерной бомбы. Но с абсолютной достоверностью этого нельзя утверждать и для блока из металлического урана-235. Теоретическое же предвидение несколько более благосклонно для плутония, чем для урана-235».

Более уклончивый ответ просто трудно себе представить!

Подчёркнутое синим карандашом

4 июля 1943 года в Лабораторию № 2 поступила очередная папка из НКВД — с разведдонесениями из Америки. В папке было 286 материалов. Многим содержавшимся в них сведениям Курчатов дал очень высокую оценку:

«Содержание и объём этих работ в СССР не известен…».

«Полученные результаты в СССР совершенно неизвестны…».

«Почти каждая из этих работ представляет для нас громадный интерес…».

«Работы по этому разделу представляют для нас большой интерес.» «У нас в СССР такие сведения неизвестны…».

«В СССР эти работы не поставлены…».

И сейчас же последовали настойчивые просьбы, обращённые к разведывательным органам. Каждую фразу, к которой надо было привлечь особое внимание, Курчатов аккуратно подчёркивал:

«Получение подобных технических данных… было бы для нас очень важным».

«Было бы очень интересно узнать, какие результаты получены…» «Было бы крайне важно получить сведения о методах и результатах этого исследования».

«Естественно, что получение подобного технического материала по этой системе из Америки является крайне необходимым».

«Получение сведений о результатах этой работы… представляется для нас особенно важным».

И в этот раз Курчатов снова слегка «подставил» своих сотрудников, сообщая Первухину об их неспособности «состязаться» с зарубежными учёными:

«Лаборатория № 2 хорошо ориентирована в этом вопросе благодаря работам 1943 г. Харитона, Зельдовича и Померанчука. Однако в последнее время мы встретились с рядом трудностей, которые, можно предполагать, разрешены в работе Теллера… знать результаты последних определений, конечно, было бы очень важно для нашей работы».

Даже из этих отрывочных фрагментов курчатовской записки видно, как возрастала его зависимость от разведматериалов. Научный руководитель советского уранового проекта оказался прикованным крепкими невидимыми цепями к источнику сверхсекретной зарубежной информации.

Впрочем, этот неиссякаемый информационный «ручеёк» сильно осложнял положение Курчатова. Ведь, скажем, тот же Роберт Оппенгеймер, который занимал пост, аналогичный курчатовскому (научный руководитель «Манхэттенского проекта»), не был в Лос-Аламосе единственным человеком, который знал всё. В Лос-Аламосе, американском ядерном центре, находилась целая группа физиков, которые владели не меньшей информацией, чем Оппенгеймер, и разбирались в сути ядерных вопросов не хуже своего шефа.

А Курчатов к поступавшим из-за рубежа сведениям не допускал никого! Он был единственным физиком Советского Союза, который располагал всей известной к тому времени ядерной информацией. Поэтому ему приходилось хранить в своей памяти всё. До мельчайших подробностей. Сотрудникам его лаборатории дозволялось знать лишь то, что было им необходимо, не более того. В результате, если возникали какие-то сомнения или вопросы, Курчатову порой даже не с кем было обсудить их.

7 июля 1943 года из Лаборатории № 2 Первухину была направлена целая «группа отчётов» о результатах научно-исследовательских работ «по проблеме урана». Из этих «сов. секретных» бумаг следовало, что изучением «уранового вопроса» физики занимаются весьма интенсивно, но на главный вопрос, поставленный перед ними советским правительством, ответить по-прежнему не могут. Курчатов писал (как всегда очень расплывчато и туманно):