Бомба для дядюшки Джо - Филатьев Эдуард Николаевич - Страница 94

В чём-то генерал Махнёв был, конечно же, прав. Ведь Лейпунский (талантливый физик-ядерщик с 15-летним опытом работы) к атомным секретам действительно не допускался. По тем же причинам, по каким от них были отстранены почти все сотрудники Лаборатории № 2.

Даже академику Капице (члену Спецкомитета!) не показывали разведматериалов! Подобная ситуация Петра Леонидовича, как мы помним, сильно возмущала. В этом отношении он был не одинок. Вскоре забил в колокола и академик Н.Н. Семёнов, директор ИХФ — Института химической физики АН СССР.

Ещё 28 сентября 1945 года Технический совет Спецкомитета принял постановление о привлечении к работам по созданию атомной бомбы в числе прочих учреждений и Институт химической физики. Но шли недели, месяцы, а сотрудников ИХФ к спецработам не привлекали.

Тогда (в феврале 1946-го) Семёнов написал письмо Берии, вручив своё послание заместителю начальника ПГУ генералу Павлу Яковлевичу Мешику. В письме говорилось:

«Глубокоуважаемый Лаврентий Павлович!..

Мне всегда казалось несколько удивительным, что наш институт как организация не был привлечён к работам по ядру, хотя именно в нашем институте ещё в 20-х и начале 30-х годов были впервые сформулированы, а затем подробно развиты идеи цепного и теплового взрыва, были, правда, в области обычной химии, каковые идеи сейчас стали столь популярны в области ядерной химии. Вы ограничились привлечением проф. Харитона и частично проф. Зельдовича — двух моих ближайших учеников, сейчас крупных учёных, разделявших со мной руководство институтом.

Ни одного разговора со мной до последнего времени не было, и я не знал даже, чем именно занимаются профессора Харитон и Зельдович».

На своё обращение никакого ответа Семёнов не получил. Поэтому написал новое письмо, на этот раз адресовав его генералу Мешику. Академик с недоумением констатировал:

«В общей сложности переговоры со мною длятся полтора месяца, и я полагаю, что следовало бы прийти к какому-либо решению».

Все фразы в письмах Семёнова подчеркнуты Берией — когда он, наконец-то, ознакомился с ними. И, видимо, сразу же Мешику был задан вопрос: почему видного учёного, что называется, водят за нос?

В ответ Мешик вручил шефу записку со всей предысторией вопроса:

«Около двух месяцев тому назад академик Иоффе обратился ко мне с вопросом: почему не привлечён к нашим работам академик Семёнов?..

… я обратился с таким же вопросом к акад. Алиханову. Он заявил, что, по-видимому, акад. Семёнова неудобно было привлечь в Лабораторию № 2 на вторые роли, и поэтому был привлечён Харитон».

Любопытное признание! Этими словами Алиханов лишний раз подтвердил, что ему известно, чего добивается начальник Лаборатории № 2.

Но вернёмся к записке генерала Мешика:

«По мнению акад. Алиханова, Семёнова необходимо срочно привлечь к работаем, связанным со взрывом.

Такой же вопрос я задал акад. Курчатову. Он ответил, что Семёнова следует, бесспорно, использовать, но с работами по взрыву справится т. Харитон, а на Семёнова следует возложить дальнейшую разработку его теорий цепных реакций.

Говорил я о Семёнове и с проф. Харитоном, который дал блестящую характеристику Семёнову, но не выразил особого желания работать вместе с ним (правда, прямо этот вопрос не ставился).

О Семёнове так же хорошо отзывается проф. Лейпунский.

Наконец, я спросил, почему не привлечён Семёнов, у тов. Махнёва. Он сказал, что Семёнова надо привлечь, и просил меня переговорить с ним…».

Как видим, в академике Семёнове Курчатов не очень нуждался. Однако Берия думал иначе. И потому «семёновский» вопрос приказал решить как можно быстрее.

Приказал.

Но кому?

Всё тем же Завенягину и Курчатову.

28 февраля они доложили Лаврентию Павловичу, что задание выполнено. И положили на стол Берии письмо, полное многословия и лукавства, а также явного нежелания сотрудничать со «слишком умным» академиком:

«Согласно Вашему поручению мы, совместно с акад. Семёновым, обсудили форму привлечения его и руководимого им Института химической физики АН СССР к работам по использованию внутриатомной энергии…

Для осуществления этого необходимо расширить работы института и создать в нём специальный сектор, включив в состав сектора ряд крупных учёных. работающих сейчас в других учреждениях и организациях (академик Лебедев, академик Фок, член-корреспондент Ландсберг, член-корреспондент Келдыш, некоторые сотрудники Радиевого института и несколько немецких специалистов).

Академик Семёнов ставит как обязательное условие эти персональные перемещения…».

По существу выдвинутых Семёновым «условий» в письме не говорилось ни слова. А вот по поводу «ближайших учеников» академика было решительно заявлено, что профессора Харитона ему не отдадут:

«Что же касается работ, возглавляемых проф. Харитоном, они будут проводиться раздельно от работ Института химической физики в бюро, организуемом при Первом главном управлении».

Берия прочёл письмо со вниманием, аккуратно подчёркнув ключевые фразы. Затем ознакомился с мнением самого обиженного академика, который изложил своё видение проблемы в двух письмах — от 28 февраля и 2 апреля 1946 года.

Семёнов продолжал настаивать на том, чтобы Зельдович и Харитон работали под его началом, и чтобы в штат ИХФ зачислили других видных советских учёных. При этом честно и откровенно признавался в тех сомнениях, что мучили его:

«Можно ли быть уверенным, что я лично и наш институт справятся с поставленной задачей?

Нужно прямо сказать, что, объективно говоря, здесь есть известный риск, что есть опасность, что мы не справимся с этой задачей и тем нанесём некоторый ущерб государству. Для такой оценки есть две причины:

Я лично, как и все мои сотрудники, кроме Харитона и Зельдовича, являемся совершенными профанами в области физики ядра… Мы не имеем ни малейшего представления о методах ядерной физики и являемся дилетантами в области теории ядерных процессов.

Институт не закончен строительством…

В области же обычных цепных реакций и взрывов мы являемся настоящими специалистами, и я думаю, что наши работы по теории этих явлений не только не отстают, но часто идут впереди американских и английских».

Да, к чтению пухлых тетрадей с разведданными, добытыми за рубежом, академика Семёнова не допустили. Но он был настоящим учёным, и потому всегда и во всём сомневался! А его разумный и взвешенный подход к сложившейся ситуации являлся истинно государственным:

«Я рассматриваю это дело, как создание в стране ведущего научного центра по теории ядерных цепных реакций и взрывов…».

Создание научного центра!

По теории ядерных реакций!

Именно это стремление Семенова и насторожило Курчатова. Ещё бы, ведь в стране уже существовал «научный ядерный центр» — Лаборатория № 2, возглавлявшаяся им, академиком Курчатовым. Зачем же создавать ещё одно аналогичное учреждение?

Этого Курчатов допустить не мог. И Институт химической физики вместе с его директором Семёновым был решительно оттеснён на третьи роли.

Впрочем, вскоре академик Н.Н. Семёнов и сам понял, что напросился на участие в деле, которое было явно не по плечу. Об этом — в воспоминаниях академика Михаила Садовского:

«В Институте химической физики был образован Спецсектор, руководство которым было поручено мне. Много лет спустя мы с Николаем Николаевичем признались друг другу, что взялись за это дело потому, что не понимали всей его сложности и трудности».

Но это случится нескоро. А в начале 1946 года «семёновский» вопрос стоял, что называется, ребром, и его принялись «готовить» к обсуждению на одном из заседаний Спецкомитета.

Глава двенадцатая

Строительство атомных объектов

Лаборатория номер пять

19 февраля 1946 года на четырнадцатом заседании Специального комитета вновь заговорили о новом подразделении, которому предстояло сконструировать и собрать атомную бомбу. На этот раз подразделение называли не Конструкторским бюро № 5, а по-прежнему — Лабораторией номер пять.