Побег - Томпсон Джим - Страница 44

Она постучала еще раз и прислушалась. Постучала и прислушалась, нахмурилась, охваченная какой-то злой нервозностью. Потом, просветлев лицом, повернулась и постучала в противоположную стенку. Возможно, он там, с той стороны. В конце концов, Док просто должен быть там, ведь так? Он должен быть либо с одной стороны, либо с другой.

Она стучала и прислушивалась. Стучала и прислушивалась. Тишина в промежутках между постукиваниями давила, смыкалась вокруг нее. Она превращалась в нечто болезненное, в вакуум, возопивший о том, чтобы его заполнили. Это было непереносимо, а поскольку непереносимое нельзя вытерпеть, в дело вмешалось ее воображение, этот доброхотствующий враг.

Она совершенно отчетливо услышала ответное постукивание Дока. Ну, может быть, не совсем отчетливое — воображение имеет свои пределы, — но она его услышала.

Она постучала, и он постучал. Сигналы передавались туда и обратно. Величайшее облегчение охватило ее; а потом, следом за ним, перекрывая его, пришло чувство нарастающего беспокойства и раздражения.

Что толку просто перестукиваться, просто производить бессмысленный шум? Вот если бы она могла послать ему весточку. Спросить его, сказать ему, чтобы... чтобы...

Но может быть, он уже подумал об этом. И решил, что это невозможно. И может быть, так оно и есть.

Она оттолкнулась к стене, потом измерила расстояние до противоположной стены. Похоже было, что здесь достаточно места для двух человек, вот так-то. Конечно, им пришлось бы тесновато, но это не должно было продолжаться бесконечно. На короткое время, на какой-нибудь час или около того, это было бы замечательно.

А пространство у нее над головой? Так. Она прикоснулась ладонями к потолку норы, вздрогнув от ощущения, насколько он близок от нее. Из-за тусклого освещения казалось, что он находится гораздо дальше. Она нажала на него, не осознавая, что нажимает. И вдруг забарабанила по потолку кулаками.

Она очень быстро прекратила это занятие и несколько минут пролежала в полной неподвижности, до тех пор пока сердце не перестало колотиться как сумасшедшее. Потом, отталкиваясь пятками и локтями, она устремилась к выходу.

Ее ноги соприкоснулись с водой. Она отдернула их. Снова опустила их туда и подержала там какое-то время. А потом, неохотно смирившись, вытащила. Потому что определенно не могла покинуть это место, вылезти обратно в карьер: кто-нибудь мог увидеть ее. Судя по тому, что она знала, к этому времени, возможно, все вокруг уже кишело полицейскими.

В любом случае, карьер был очень глубокий — бездонный, как сказала Ма, — а Кэрол едва умела плавать. Если она не отыщет нору, в которой находится Док, не сумеет забраться в нее или опять забраться в эту...

Возможно, они так все и замыслили. Они надеялись и рассчитывали, что она попытается вылезти, зная, что в этом случае она утонет.

Но как бы там ни было, даже речи не могло быть о том, чтобы выбраться. Ей придется оставаться здесь до тех пор, пока ее не достанут, а ее — маятник ее сознания снова качнулся обратно — ее достанут, внушала она себе. Док вытащит ее. В конце концов, она его жена, и они вместе прошли через многое, и она много для него сделала. И... и... если уж он в самом деле хотел от нее избавиться, у него прежде была уйма возможностей.

Он вытащит ее обязательно, как только это будет безопасно. Ма заставит его.

Здесь, у входа в нору, было чуточку попросторнее. Потолок располагался чуточку выше. Она измерила расстояние при помощи выгнутых кверху ладоней, думая о том, что здесь почти достаточно места, чтобы сесть. И как только эта мысль пришла ей в голову, она уже знала, что должна сесть.

Должна. Она не может все время лежать ничком и ни минуты больше не может провести полулежа, опираясь на локти.

Прижав подбородок к груди, она попробовала приподняться. Шесть дюймов, фут, фут и полфута — ее голова прижалась к камню. Она упрямо тыкалась в него, потом со сдавленным «Ай!» снова отпрянула на пол.

Какое-то время она отдыхала, потом попробовала снова. На этот раз как-то боком, подтянув колени кверху. Так ей удалось забраться чуть дальше, хотя и этого было далеко недостаточно. Но это подсказало ей — или ей так показалось, — как можно выполнить этот трюк.

Она была очень гибкой и проворной, сейчас — в большей степени, чем когда-либо, после их изнурительной, способствующей похуданию поездки по стране. Так что она втянула в себя живот, плотно прижала к нему колени и прижалась к ним подбородком. И в таком виде, напоминая приплюснутый мяч, стала забираться все выше и выше.

Ее голова ударилась о потолок с ужасным стуком, потом заелозила по нему со скребущим звуком, оставляя тонкий след из волос и кожи с черепа. Она остановилась бы при первом же болезненном ударе, но инерция тела гнула ее вперед. А потом, наконец, она приподнялась. Или, скорее, просто оказалась в сидячем положении. При том, как она была наклонена вперед, было бы далеко не точно говорить, что она приподнялась.

Потолок давил ей на шею и плечи. Ее голова была по необходимости опущена. Ее широко разведенные ноги были прижаты к полу, и для опоры ей пришлось поместить руки между ними. Она подняла одну из них, чтобы вытереть лицо, но напряжение было просто невыносимым, так что она поспешно вернула ее обратно, чтобы поддерживать спину.

Она отдохнула, тяжело дыша, точнее вообще едва дыша в таком скрюченном положении, и думая: «Ну что же, по крайней мере, теперь я знаю, что могу это сделать. Я могу сесть, если захочу». Потом, когда неуклюжая поза стала мучительной, она попыталась снова лечь. И почти не двинулась с места, оставшись точно в том же положении, в котором находилась.

Она не могла смириться с этим фактом. Это было слишком ужасно. «Но ведь наверняка, — подумала она, — раз я приняла эту позу, то могу принять и предыдущую. Если я могу выпрямиться, значит, могу — могу снова лечь».

— Конечно могу, — говорила она, бормоча вслух. — А почему нет?

Безусловно, на то была веская причина.

Подтянуть ноги кверху, как она сделала в первый раз, было невозможно. Вообще было почти невозможно ими двигать. А насчет того, чтобы свернуться калачиком, — она уже согнулась в три погибели, даже в большей степени, чем изначально. Но теперь этот калачик было начисто лишен упругости. Ее тело было подобно пережатой пружине, которая придавлена такой тяжестью, что способна лишь прогибаться дальше и никогда не распрямится.