Флавиан - Протоиерей (Торик) Александр Борисович - Страница 32

— Отец Флавиан! Мне нечем тебя отблагодарить за то, что я получил сегодня… просто я теперь всё понял… прости, я не знаю как это выразить по другому. Слава Богу за всё!

— Слава Богу, Алёша, слава Богу!

Мы тихонько вышли из алтаря.

— Батюшка! Мать Серафима зовёт вас к столу, все уже садятся — Серёженька лучился радостью и любовью.

— Идём, именинничек наш, идём! — Флавиан нежно взъерошил его вихры.

— Отец Флавиан! А, можно я не пойду за стол, посижу один в садике за храмом?

— Ну, посиди, посиди, побудь один, я понимаю… Потом вместе чайку попьём.

Я пошёл в сад, в ту самую резную беседочку среди жасмина и сирени, где я уже сидел недавно, хотя теперь мне казалось, что с того момента прошла уже не одна жизнь.

Когда я садился в беседке на невысокую скамеечку, что-то в кармане вызвало неудобство. Я привстал, сунул в карман руку и вытащил мобильный телефон. Куда-то мне надо было позвонить? Я механически вызвал последний соединявшийся со мной номер и поднёс трубку к уху.

— Справочная 16-й больницы, чем могу вам помочь?

Какая больница? Чем мне там могут помочь? Ничего не пойму!

— Алло, алло! Вы на проводе? Вас не слышно! Что вас интересует? Я разъединяюсь!

— Подождите! — я вдруг всё вспомнил — я хотел узнать, как там Миронова из второй хирургии?

— Миронова? Ирина Витальевна? А, вы ей кто?

— Как — кто? Муж! То есть, бывший муж, то есть… в общем у неё всё равно других родственников нет! А, что случилось?

— Одну минутку, сейчас я соединю вас с заведующим реанимационным отделением, ждите!

Я тихонько присел, всё ещё не до конца «въезжая» в бурно ворвавшуюся ко мне мирскую жизнь.

— Алло! Вы бывший муж Мироновой? — голос в трубке был до невероятности усталым — может, и хорошо, что бывший… Она фактически умерла.

— Как умерла?! Что значит фактически?! Что за чушь? Я звонил ночью, всё было нормально!

— Ночью и умерла. То, есть формально она пока ещё в коме, на аппаратах искусственных сердца и лёгких, ей льют капельно всё, что положено. Но, не хочу вас обманывать — надежды практически нет. Вопрос только во времени отключения аппаратов. Простите за резкость, но вы — мужчина… к тому же, бывший.

— А, в чём причина? — я медленно начинал осознавать происходящее, и, откуда-то из под сердца начала прорезаться вчерашняя ночная боль.

— Пока не ясно. Ответ может дать только вскрытие. Приблизительно около двух ночи в брюшной полости разошёлся операционный шов. В результате — внутреннее кровоизлияние и остановка сердца. Поздно заметили. В хирургическом отделении на три поста одна ночная сестра, и та скоро уйдёт из-за этой долбаной зарплаты. Вот так. Можете подавать в суд. Имеете право. Лучше сразу на правительство. Простите. Я ненавижу вот так, бессмысленно, терять больных. Всё. Остальное на месте. Приезжайте.

Через пять минут моя «Нива» с истошным рёвом вылетала из Покровского.

Глава 14. ИРИНА

Ни до, ни после того раза я никогда не ездил так отчаянно. Нет, я почти не создавал риска для других водителей, которых до самой Москвы мне встретилось не так уж и много. Но, сам я серьёзно рисковал вылететь юзом на каком-нибудь повороте, снести столб или сжечь двигатель. Это было неправильно, но в тот момент я об этом не думал. Меня гнало вперёд необъяснимое ощущение, что если я успею — а куда, или к чему? — то всё будет хорошо и Ирина не умрёт. Я не мог и не хотел объяснять себе происхождение этого чувства, но оно жгло меня изнутри, и я, вцепившись в «баранку», почти стоял на педалях, выжимая невозможное из неприспособленной к таким гонкам «Нивы». Сердце, под стать мотору, лихорадочно колотилось в моей груди выталкивая вместе с каждой порцией горячечной крови отчаянное — Господи! Господи! Господи!

Примерно через полчаса, когда голова начала приходить хоть в какое-то мыслящее состояние, этот неистовый призыв трансформировался уже в какую-то осмысленную речь —

— Господи, помоги!

— Господи, помилуй!

— Господи, спаси Ирину!

— Господи, не оставь меня!

— Господи, не обмани меня!

— Господи, я верю в Тебя!

— Господи, Ты всё можешь!

— Господи, сотвори чудо!

— Господи, спаси Ирину!

— Господи, возьми мою жизнь!

— Господи, отдай её Ирине!

— Господи, Ты ведь любишь нас!

— Господи, не отнимай её у меня!

— Господи, я виноват перед ней!

— Господи, дай мне искупить мою вину!

— Господи, я хочу сделать её счастливой!

— Господи, верни мне её!

— Господи, исцели её!

— Господи, оживи её!

— Господи, спаси её!

— Господи, я люблю её!

— Господи! Господи! Господи…

Повторяясь многократно, эти отчаянные призывы не прекращались до самого конца той безумной гонки. Более того, я не только не уставал произносить, почти кричать их, но, напротив они становились всё горячее и сильнее. Всё моё существо словно бы превратилось в это неистовое движение и неумолкающий крик — Господи! Казалось никакие преграды не способны остановить меня.

Остановил меня открытый канализационный люк, ровно за один квартал до Ирининой больницы.

Торчащие из него ветки с привязанным к ним обрывком красной тряпочки я в горячке не углядел. К счастью он был сразу за поворотом, и скорость, на которой я влетел в него правым передним колесом, вряд ли достигла больше шестидесяти километров в час. Впрочем её хватило, чтобы я от удара об руль и лобовое стекло потерял сознание, вышибив при этом водительскую дверь и вылетев на асфальт. Однако, без сознания я был недолго, наверное, меньше минуты, так как вокруг меня успело собраться не более десятка человек. Очнувшись, я тут же вскочил на ноги, и оттолкнув преграждающих мне путь зевак кинулся бежать к видневшемуся невдалеке грязно-белому корпусу больницы, уже на бегу повторяя своё отчаянное — Господи! Господи! Господи!

С лихорадочной ясностью, работающего в форсированном режиме ума, я мгновенно разобрался на схеме в вестибюле больницы — где находится реанимационное отделение и, спотыкаясь на истёртых лестничных ступеньках, мигом взлетел на третий этаж, не обращая внимания на несущееся мне вслед истошное — Туда нельзя! Что вы делаете!

Едва не выбив дверь в реанимационное отделение своим ободранным об асфальт плечом, я ввалился туда и, сразу же наткнувшись на невысокого, средних лет, мужчину в зелёном хирургическом костюме под распахнутым белым халатом, шедшего мне навстречу с какими-то бумагами в руке, задыхаясь выпалил — Ради Христа! Не отключайте Миронову от аппаратов!

— Уже отключили.

Я омертвел, ноги предательски похолодели и обессилели, мне гигантским усилием воли удалось не упасть. Я оперся рукой о стену.

— Вы её бывший муж? Это я разговаривал с вами по телефону. Консилиум врачей принял решение о прекращении искусственного поддержания функций жизнедеятельности организма, ввиду полной безнадёжности реанимирования пациента. Спасти её было невозможно. Искренне сожалею. Что с вами произошло? Вы нуждаетесь в помощи. Пойдёмте со мной в перевязочную.

Я тупо уставился на него.

— Спаси вас Господи… Где она?

— В морге. Сейчас патологоанатом должен производить вскрытие.

— Мне нужно её видеть. Сейчас. Это возможно?

— Пойдёмте. Я провожу вас.

По другой лестнице мы спустились вниз, вышли во двор.

— Видите, вон там в углу двора одноэтажное строение? Это морг. Там у входа есть скамейка. Посидите на ней, пока закончится вскрытие. Потом вам разрешат увидеть вашу жену, простите, бывшую…

Я побрёл в указанном мне направлении. Около двери обшарпанного здания из, частично позеленелого, серо-бурого силикатного кирпича, действительно стояла покосившаяся деревянная скамейка, подпёртая с одной стороны загаженной чугунной урной сталинского образца.

Однако присесть я не успел. Из двери вышла пожилая медсестра в клеёнчатом, подранном местами фартуке, поверх застиранного врачебного халата, и с непонятным испугом уставилась на меня. Наверное, «видок» мой внушал лишь подобные чувства.