Шибуми - "Треваньян" - Страница 83

Хана слегка подула на волоски, росшие у него на груди.

– Это значит, что я еще не приняла никакого решения.

Она немного помолчала, потом добавила:

– Думаю, я предпочла бы, если это только возможно, взять все лучшее из обоих миров, полгода проводя здесь, с тобой, занимаясь и отдыхая, а другую его половину – там, в этом бешеном мире, производя впечатление на публику, восхищая и ошеломляя ее.

– Ничего не имею против.

Хана засмеялась:

– В таком случае, каждые шесть месяцев тебе придется иметь дело с загорелыми, длинноногими и глупыми девицами из соседнего округа. Артистками, манекенщицами и тому подобное. Ты сможешь все это выдержать?

– Так же легко, как ты будешь выдерживать общество здоровенных парней, поигрывающих бицепсами, обладателей накачанной мускулатуры и честных, пустых глаз. Для нас обоих это будет все равно что питаться обедами, состоящими из одних закусок. Но почему бы и нет? Закуски тоже могут доставить некоторое удовольствие, хотя они быстро надоедают, если за ними не следует сытный обед.

– Мне надо подумать об этом, Никко. Это заманчивая идея.

Приподнявшись на локте, Хана посмотрела вниз, в его полуприкрытые смеющиеся глаза.

– Однако свобода тоже очень заманчива. Может быть, я вообще не стану принимать никаких решений.

– Что ж, это тоже решение.

Они накинули на себя одежду и прошли под душ.

Для этой цели еще первым просвещенным владельцем замка около трех столетий назад был приспособлен медный бочонок с просверленными в нем дырочками.

Только когда они уже сели пить чай в восточной гостиной, выдержанной в кремовых тонах и украшенной позолотой, Хел наконец спросил о гостье.

– Она еще спит. Вчера вечером, когда эта девушка появилась здесь, она была в отчаянии. Она прилетела в По из Рима, на попутных машинах добралась до Тардэ, а оттуда пришла к нам пешком. Хотя она и пыталась поддерживать разговор и вести себя вежливо и непринужденно, все же я с самого начала заметила, что она чем-то очень расстроена. За чаем она вдруг заплакала. Заплакала, сама не подозревая о том. что плачет. Я дала ей кое-что успокаивающее и уложила в постель. Но среди ночи она вдруг проснулась, ее мучили кошмары; тогда я села на край ее постели и стала гладить ее по волосам и тихонько напевать, пока она не успокоилась и снова не заснула.

– А что с ней случилось?

– Она рассказала мне об этом, пока я успокаивала ее. Это случилось в римском аэропорту, и это было ужасно. В ее друзей стреляли. Их было двое, и оба убиты.

– Кто стрелял?

– Она не сказала. Может быть, она сама не знает.

– Почему в них стреляли?

– Понятия не имею.

– А она не сказала тебе, почему приехала сюда, к нам?

– Очевидно, они все трое направлялись сюда. У нее не было денег, только билет на самолет.

– Она сказала тебе, как ее зовут?

– Да. Ханна Стерн. Она сказала, что ее дядя был твоим другом.

Поставив чашку на стол, Хел прикрыл глаза и с шумом выдохнул из себя воздух.

– Это правда. Аза Стерн был моим другом. Он умер. Я в долгу перед ним. Однажды в моей жизни возник такой момент, когда без его помощи мне было бы не выжить.

– А этот долг, он простирается также и на девушку?

– Посмотрим. Ты сказала, инцидент в Римском международном аэропорту произошел вчера днем?

– Или утром. Я не совсем уверена, когда именно.

– Тогда об этом должны передавать в дневных новостях. Когда девушка проснется, пожалуйста, пришли ее ко мне. Я буду в саду. Ах да, Ле Каго, вероятно, будет обедать с нами – если, конечно, вовремя закончит свои дела в Ларро.

Хел возился в саду около полутора часов, подрезая, подправляя, внося еле заметные изменения в очертания кустов и деревьев, чтобы усилить исходящее от них впечатление строгой сдержанности, утонченной изысканности и изящества. Он не был художником, но тонко чувствовал красоту; поэтому в саду хотя и недоставало саби, но несомненно присутствовали черты шибуми, отличающие японское искусство от механического динамизма искусства Запада и от вычурной, витиеватой напыщенности искусства Китая. Были в саду Хела нежная меланхолия и то печальное всепрощение, которое в японском миропонимании и есть красота. Были в нем также намеренное несовершенство и естественная, органичная простота, которые рождают в душе стремление к прекрасному, тут же насыщая его и рождая вновь, – то, что в искусстве Запада заменяется наличием в композиции равновесия.

Незадолго до полудня слуга принес Николаю радиоприемник на батарейках, и Хел, уединившись в Оружейной, прослушал последние известия, передававшиеся в двенадцать часов по Би-Би-Си. Женщина-диктор читала их тем особым, совершенно неподражаемым голосом, который в течение многих лет был источником непрестанных шуток для всего англо-говорящего мира. К специфическому, свойственному исключительно дикторам Би-Би-Си произношению она добавляла еще какой-то странный звук – словно что-то наскоро проглотила, поперхнулась, но почему-то боится откашляться. Оригинальные остроумцы всего мира долгое время считали этот звук просто неудобосказуемым эффектом от действия свечки, неудачно вставленной в задний проход, и, хотя в этом все были едины, мнения разделялись между теми, кто считал, что свечка эта сделана из наждачной бумаги, и теми, кто был привержен теории кубика льда.

Среди обычных, повторявшихся чуть ли не каждый день сообщений об отставке правительственных кабинетов, падении курса дол-пара и бомбардировках Белфаста прозвучало и краткое известие о событиях в Римском международном аэропорту, сухие, четкие факты о кровавой бойне, учиненной там террористами. Двое японских граждан, судя по найденным при них документам – членов “Красной Армии”, работавших на террористическую организацию “Черный Сентябрь”, открыли огонь из автоматов, убив двух молоденьких израильтян, о личностях которых умалчивалось. Наемные убийцы из “Красной Армии”, в свою очередь, были уничтожены в перестрелке с итальянской полицией и особыми агентами; при этом погибло также несколько мирных граждан, оказавшихся поблизости. А теперь перейдем к более приятным сообщениям…

– Мистер Хел?

Он выключил приемник и ободряюще кивнул молодой девушке, стоявшей в дверях Оружейной. На ней были свежевыглаженные шорты цвета “хаки” и рубашка с короткими рукавами, три верхние пуговки на которой были расстегнуты. В качестве hors d’ceuvres это был весьма лакомый кусочек: крепкие длинные ноги, тонкая талия, пышная, так и рвущаяся из-под рубашки грудь, рыжеватые волосы, пушистыми завитками разлетевшиеся во все стороны после недавнего купанья. Скорее субретка, чем героиня, она в этот краткий, делавший ее столь желанной, миг своего расцвета была пока еще игривым жеребенком, но уже обещавшим в недалеком будущем превратиться в ухоженную, матерую кобылицу. Однако кожа на ее лице была мягкой и гладкой, без тех морщинок, которые накладывает опыт и которые людям ее национальности придают раздраженное, вечно недовольное выражение.

– Мистер Хел? – снова повторила она; голос ее звучал неуверенно.

– Входите и садитесь, мисс Стерн.

Она взяла стул, стоявший под стеллажом с различными металлическими устройствами и приспособлениями, не догадываясь о том, что все это были орудия убийства, и слегка улыбнулась:

– Не знаю, почему, но я вас представляла гораздо старше. Дядя Аза говорил о вас, как человеке примерно его возраста.

– Мы и были с ним одного возраста – мы жили в одну и ту же эпоху. Хотя это к делу не относится.

Николай посмотрел на девушку равнодушным, оценивающим взглядом и нашел ее привлекательной.

Чувствуя себя неловко под холодным, бесстрастным взглядом зеленых, точно старинное стекло, глаз, она попыталась укрыться за незначительной, ни к чему не обязывающей светской беседой.

– Ваша жена, то есть Хана, была очень добра ко мне. Она просидела со мной полночи и… Движением руки он прервал ее:

– Начинайте с рассказа о том, почему ваш дядя прислал вас сюда. Затем расскажите мне как можно подробнее, что произошло в Римском международном аэропорту. И, наконец, сообщите мне о ваших планах и о том, как они связаны со мной.