Лики зазеркалья - "Kagami" - Страница 3

— У них продаются такие сувениры? — шепчу я.

— Нет, — Синдин качает головой и улыбается безумной улыбкой, — Это подарок. От нее, — взмах головой в сторону лавки, — От нее, Гектор.

— От нее? — тупо переспрашиваю я.

— Гектор, она — Рен-Атар.

Я вздрагиваю. Этого просто не может быть. Рен-Атар, рожденная в другом мире? Нелепо! Невероятно! Но…

— Ты получил свое доказательство, Гектор? — Син улыбается счастливо и глупо.

Я тяжело поднимаюсь на ноги и возвышаюсь над гномом. Это слишком много, чтобы осмыслить вот так, сразу. Я снова кладу руку ему на плечо.

— Мне нужно выпить, Син. Ты составишь мне компанию?

— Само собой, Гектор, само собой. Пойдем к тебе?

Но мы продолжаем стоять на месте, глядя на невероятный узор, созданный в другом мире.

Рената

Я веду ночной образ жизни. Из-за работы. Ну, да, ну, да! Догадываюсь, что вы подумали. Ха! А вот и промахнулись! Я — продавщица в круглосуточном дьюти-фри магазине международного аэропорта нашего славного города.

На эту работу я попала по блату. В другие времена и в других обстоятельствах мне и во сне не приснилось бы, что я сяду продавщицей в магазине, пусть и престижном. Так получилось, что Иринка, выйдя замуж, решила срочно рожать. А если учесть, что ее мужу вполне по карману подарить на рождение ребенка аналогичный бизнес, только в личное безраздельное пользование, то возвращаться сюда она не собиралась. И рекомендовала меня. Причем, как Иринка умеет рекомендовать — это видеть надо. В общем, легче отдаться, чем объяснить, почему тебе этого не хочется.

Конечно, менеджером, как Иринку, меня не взяли, сделали кадровые подвижки, но работу я получила. И первое время совершенно не знала, что мне делать. Боялась страшно. Это Иринке наша английская школа впрок пошла, а я на своем тихом филфаке английский не учила, а забывала.

Но дорогая подружка меня не бросила. Первые две недели она честно отсидела со мной все дежурства, показывая, что и как делать, заставляя учить и вспоминать слова и разговорные обороты пролежавшего 12 лет без дела в недрах памяти языка. Я еще позволила себе помандражить, когда Иринка, наконец, оставила меня разбираться саму. А потом я привыкла.

Я вообще из тех, кто ко всему привыкает. То есть подлец-человек по Достоевскому. И к тому, что все мы в той или иной степени подлецы, я тоже привыкла. А что делать, если жизнь сама по себе — штука подлая.

Вот я и научилась привыкать. В детстве — к косым взглядам и клейму незаконнорожденной, в юности — к тому, что никогда мне не стать принцессой, а потом — к перспективе остаться старой девой.

И перспектива эта меня не пугала. Я привыкла отвечать сама за себя лет с четырнадцати. Именно тогда умерла бабушка, а мама никогда ни за кого особенно отвечать не стремилась. Моя жизнь мне нравилась. А в последнее время, когда из нищей школьной делопроизводительницы я стала обеспеченной продавщицей в дьюти-фри магазине, я и вовсе перестала желать для себя чего-то лучшего.

— Привет, красотка!

Поубивала бы шефа за такое обращение!

— Привет, Игорь, привет, Инна.

Сменщица уже надевала куртку. Еще бы! Кому охота задерживаться на работе!

— Хорошо выглядишь, Рена, — нет, он точно надо мной издевается! И так каждый раз, — Иди, принимай кассу.

Я зашла за прилавок. Инна попрощалась и вышла. Не успела за ней закрыться дверь, как вошла посетительница. Я аж застыла. Блин, ну какая красавица! Словно в огне горит. Женщина, не задумываясь, подошла к стеллажу со стеклом Сваровски, с минуту разглядывала витрину, потом уверенно показала пальчиком на огромный хрустальный шар. Я пихнула Игоря локтем, но вместо того, чтобы начать пялиться на эту офигенную женщину, он что-то пробормотал и просочился в подсобку.

Я вышла из-за прилавка, открыла стеллаж, взяла шар и посмотрела на посетительницу. Аж глазам больно! Она кивнула. Я отнесла шар на стойку и бережно упаковала. Потом приняла плату. Пять штук зеленых, как с куста. Красавица взяла свою покупку и, так и не сказав ни слова, выплыла из магазина.

И тут вернулся шеф.

— Ого! А это что? — он уставился на деньги у меня в руках.

— Выручка, — гавкнула я, — Ты чего смылся и не поглазел на нее?

— На кого? — не понял Игорь.

— Да на даму эту. Совсем ты, Игорь, нюх на женщин потерял. Меня красоткой обзываешь, а на такую куколку и не взглянул.

— Черт, что, правда?

— Ну, да! Я же специально тебя пихнула.

— А я и не заметил. А тебе точно не привиделось?

Я помахала у него перед носом пачкой баксов. Он хмыкнул и вывалил на прилавок коробки.

— Все, дальше сама. Я пошел.

Нет, вот разве не тормоз, а? Я принялась раскладывать товар по полкам.

Вот такая работа. И чего лучшего может желать для себя двадцатидевятилетняя девственница, стандартная в своей закомплексованности, некрасивости и бесталанности. Хотя, наверное, закомплексованность нужно поставить на последнее место, ибо она есть следствие двух предыдущих факторов, а именно того, что я некрасива и бездарна во всем, за что ни берусь. Ну, кроме рутинной работы, разве что. А рутинная работа в этом мироздании как раз и предназначена для некрасивых старых дев, для таких вот стандартных теток, вроде меня, без скелетов в шкафу и без будущего. Единственное, что во мне есть нестандартного — это имя.

Вот взять к примеру, Иринку: эдакое редчайшее сочетание недюжинного ума и цепкой памяти с платиновыми волосами и ногами от ушей. И школу она на медаль закончила, и универ на красный диплом, и по-английски, в отличие от меня, шпарит, как на родном, и к двадцати пяти годам стала менеджером всего этого караван-сарая, да еще и замуж вышла по большой, светлой и романтической, как в сказке, любви за самого настоящего принца на белом "Мерседесе". А имя у нее самое обыкновенное. Иринкой ее называю только я. А так Ира, Ирочка. Ей не подходит. Мне кажется, только имя Иринка в малой степени отражает, какой это звонкий, светлый человек.

А я — Рената. Звучит, правда? Вот откуда, спрашивается, забрела матушке шальная мысль так назвать дочку? И ведь не сознается!

Вообще, моя матушка — это нечто! Она до сих пор твердо уверена, что нас за сестер принимают. Это, наверное, я так плохо выгляжу. М-мдя! Плохо-то, плохо, но ведь не на семьдесят! Маменька-то на все свои смотрится. Но ее спросить — она юна и прекрасна. Хотя, фигурка у нее такая, что даже Иринка завидует. А я и в двадцать смотрелась на "под тридцать", и сейчас так выгляжу, да и к сорока, наверное, не изменюсь. Порода такая. Еще бы знать в кого. Маменька из личности моего биологического отца тайну мадридского двора делает. Про породу мне бабушка говорила, еще когда жива была. Но, кто мой отец, и она мне не сообщила. Правда, мне тогда лет тринадцать было. Побоялась, наверное, взбрыков с моей стороны. Пубертат все-таки. К тому же у меня тогда Великая Неразделенная Любовь приключилась, так что, взбрыки вполне могли иметь место быть. Больше мы к этой теме так и не вернулись. А потом она умерла. А маменька молчит, как партизан. Да оно мне, честно говоря, не очень-то и надо. Отца у меня не было и нет, а донор спермы как-то мало трогает. Вот только на счет породы интересно. Нет, ну, правда, в кого я такая квадратная получилась?

Мама высокая и стройная, русая (теперь-то уже седая) и голубоглазая. Бабушка такая же была. А я… Вот вы же видели Шер? Так вот, мы с ней похожи, как две горошины из одного стручка. Причем "из одного стручка" здесь понятие ключевое. Когда раскрываешь такой стручок, в середине у него наливные круглые горошины, а те, что ближе к черенку — маленькие, сморщенные и как бы квадратные. Вот так и мы. У меня черные вьющиеся волосы, но у Шер они смотрятся роскошной гривой, а у меня, как воронье гнездо. У нее тонкий аристократичный нос с горбинкой, а у меня — точно такой же формы, но рубильник. У нас даже разрез глаз одинаковый, вот только мне ее ресниц не хватает. Они у меня короткие и прямые, так что такого томного взгляда, как у Шер, мне в жизни не добиться.