Пятый постулат - Измайлова Кира Алиевна - Страница 56

Вот только что делать теперь? Бросить Веся и Зорьку (девушка была уверена, что лошадь он ей не отдаст), и отправиться одной пешком? Без денег, без помощи, в этом враждебном мире… И далеко она уйдет? Так что выбора у Маши особенного не было. Плохо, конечно, что Весь не раскаялся и не осознал всю глубину своего морального падения, но, видно, это издержки благородного воспитания. Он ведь рассказывал, что в его миречеловек человеку — враг, а не так, как в родном мире Маши. Девушку учили, что всегда нужно всем помогать, если в том есть нужда, протягивать руку помощи любому нуждающемуся. А Весьямиэля, видно, этому не обучали.

— Прав был Вождь, аристократам верить нельзя! — горько молвила она, отворачиваясь.

— И не верь, больно надо, — ответил на это Весь, забираясь на телегу. — Ты на своего Вождя полагайся, а я тебе ничего не должен. Не нравится — уходи, я тебя держать не стану, нужна ты мне больно!

Маше ничего не оставалось, кроме как устроиться рядом с ним.

А вредный Весь, явно насмехаясь, пробормотал себе под нос:

— Жалко, не попросил у Властителя этого зелья про запас. Оказывается, крайне полезная штука…

Маша насупилась, но ничего не ответила.

Путешествие продолжалось…

Деньги таяли, будто их какая-то мифическая деньгожорка подъедала. Чем ближе к столице, тем дороже становились припасы, тем больше брали за постой, и даже распоследний крестьянин, продавая путешественникам немного овса для лошадей, торговался, как ушлый купец. Весьямиэль хмуро ощупывал всё тощающий кошель, пока не пришел к выводу, что пути у них осталось два: или затянуть пояса потуже, продать телегу и, пожалуй, одну из лошадей — тогда они смогут дотянуть до места назначения, или же снова выдать себя за артистов. Очень не хотелось светиться так близко от столицы, но… С другой стороны, кто мог предположить, будто беглецы окажутся именно здесь? Да кто их вообще может признать?

Весьямиэль подумывал, правда, перекрасить Маше волосы — уж больно ее солнечная рыжина (девушка упоминала, что про таких у нее на родине говорили "Вождь по макушке погладил") бросалась в глаза. Потом вспомнил про собственную косу, хмыкнул про себя и махнул рукой. Такую парочку трудно не заметить: девица, которая боевого буйвола на бегу остановит и рога ему же в задницу воткнет, и он сам — слишком малорослый и хрупкий по местным меркам, Весьямиэль мог бы сойти за подростка, если бы не лицо. Лицо, а в особенности его выражение выдавали человека хорошо пожившего, пусть и не старого, но опытного, недоброго и опасного. Весьямиэль мог притвориться наивным юношей, но это требовало слишком серьезных усилий, а утруждаться без причины он не любил.

— Маша! — окликнул он.

— Что? — отозвалась девушка. После зелья она до сих пор иногда погружалась в какое-то оцепенение, не сразу и дозовешься. Хорошо еще, это быстро проходило, вот и сейчас она откликнулась почти сразу.

— Поворачивай оглобли, — велел Весьямиэль.

— В город? — спросила она.

— Нет, в болото, что по правую руку! — вспылил он. Иногда девица доводила его до белого каления, хотя вроде бы и не говорила ничего из ряда вон выходящего. — Поворачивай, говорю! Работать будем…

— Опять в меня ножи бросать будешь? — нахмурилась Маша.

— А как же, — скривил рот Весьямиэль. — Только ты вот что, пока в город не въехали, давай, доставай платье. Которое покрасивее будет, голубое!

— Зачем? — недоуменно спросила девушка.

— Затем, что ближе к столице публика избалованная, их чем попало не удивишь, — внезапно успокоившись, ответил он. — Два артиста — это скучно. Ежу лесному понятно, что они сговорились заранее, все трюки знают… Что на них смотреть? А ты сейчас переоденешься крестьянкой…

— И ты меня из толпы вытащишь? — догадалась Маша. — Или мне самой вызваться, когда ты попросишь какую-нибудь девушку тебе помочь? А если вперед меня кто-нибудь откликнется?

— Сомневаюсь, — хмыкнул Весьямиэль. — Но даже если и так… Отрежу дуре нос, за кровищу во время выступления втройне платят. Вот только в тюрьме сидеть очень не хочется, так что ты уж не мешкай. Ясно тебе?

— Да ясно, ясно… — пробурчала Маша, выискивая в сундуке голубое платье. Оно порядком поизмялось, но всё еще выглядело вполне достойно. — Сто-ой… Стой, окаянная!..

Зорька замерла, недовольно перебирая ногами: только взяла разгон под горку, тут же остановили! Что за хозяева попались!

— Опять в кусты переодеваться полезешь? — с издевкой спросил Весьямиэль. — Я уж тебя во всяких видах видывал!

— Ты, может, и видывал, по причине житейской необходимости, — с достоинством отвечала Маша, сгребая одежду и отправляясь за кусты на обочине. — А остальным проезжающим на меня пялиться вовсе необязательно!

— А может, дикой лесной женщиной оденешься? — глумливо проорал ей вслед мужчина. — Костюм-то твой вот он, целехонек! Физиономию глиной намажем, скажем, с дальних рубежей дикарка…

— Долго ты меня еще этим попрекать будешь?! — Маша показалась из кустов в одной сорочке, уперла руки в бока, гневно нахмурилась. — Ты сам меня этому… этому хомячку в доспехах продал! За сколько, а? За сколько ты общевистку гнусному феодалу отдал?!

— Какая разница… — Весьямиэль потрепал Разбоя по холке. — Все равно уже не осталось ничего. Но, считай, ты позволила нам подобраться почти к самой столице. Всего ничего осталось.

— Ты же умный… — пропыхтела Маша из кустов. — Мог бы придумать, как твои золотые разменять!

— Мог бы, — согласился мужчина. — Но не хочу. Зачем, если можно заработать? Или тебе, общевистке, работать вера не позволяет?

— Общевисты обязаны трудиться! — вспылила девушка, аж листья над кустами взвились. — Но только на благо народа, а не затем, чтобы ты потом деньги пропивал и на непотребных девок тратил!

— А что, — спросил Весьямиэль с подвохом, — хозяева питейных заведений уже не народ?

— Народ, — осторожно ответила Маша.

— А девки эти от хорошей жизни по рукам пошли? — продолжал он. — Ты вот подумай головой своей рыжей: я им заработать позволяю, а так бы их хозяйка прибила за то, что без денег остались. Соображаешь? А я ведь щедрый…

— Да уж, очень! — не выдержала девушка. — Как заночевать, так "Маша, ты на конюшне спишь, а я по девкам, так дешевле станет!" Как еды купить, так "лошадям овса хватит, тебе вот луковка, сала шмат и хлеба полковриги, а я до трактира пройдусь, там вроде наливают…" Как-то ты очень уж избирательно щедр!

— Так ты соразмеряй потребности, — хмыкнул Весьямиэль, — кто ты — и кто я!

— Мы оба люди! — Маша вылезла из кустов, стряхнула с подола колючки. — А значит, и потребности у нас одинаковые!

— Да? — удивился мужчина. — Это какие же?

— Сперва потребности низшие — это голод, жажда, половое влечение и всякое такое, — начала перечислять Маша, упаковывая свои вещи в сундук, — потом другой уровень — это безопасность, постоянство условий жизни. Потом общение, связи, привязанности… дружба, в общем! Забота о других и внимание к себе. Затем самоуважение, уважение других, признание всякое, рост по работе. Ну и всякое самовыражение, в труде, конечно! Ну что ты опять смеешься?!

— А то, — проговорил сквозь смех Весьямиэль, — что у меня-то все эти потребности удовлетворены… кроме тех, которых мне и даром не надо, а ты даже с низшими никак не управишься!

— Но я… — произнесла девушка и тут же, видно, поняла, на что он намекает, потому что покраснела до ушей и больно стегнула ни в чем не повинную Зорьку вожжами. — Поехали уже! Ночью ты выступать собрался, что ли?

— А к вечеру даже и лучше, — хмыкнул Весьямиэль, нагоняя телегу. Разбой хоть и не шел в сравнение с его лучшими конями, но был совсем неплох. Теперь же, привыкнув ко всаднику, он и вовсе слушался каждого движения. Хороший конёк, быстрый, да и по росту ему, что немаловажно… — Никто наших рож не разглядит. О! Кстати сказать…

Не придерживая коня, он выпростал ноги из стремян, перескочил в телегу — Маша только взглянула мрачно на такое лихачество.