Жанна д'Арк - Твен Марк - Страница 50

Но Жанна, уверяю вас, чувствовала себя превосходно. Она держалась в седле прямо и была полной противоположностью моей согбенной фигуре. Больше всего пугала нас тишина; кругом — ни звука, только поскрипывание седел да мерный топот и пофыркивание коней в облаках густой пыли, поднимаемой копытами. Мне захотелось чихнуть, но я скорее предпочел бы перенести самую страшную пытку, чем обратить на себя внимание.

Мое положение не позволяло мне давать какие-либо советы, а то я, наверное, предложил бы прибавить шагу и поскорее миновать опасные места. Мне казалось, что теперь не время для прогулок. В ту самую минуту, когда мы в гробовом молчании проезжали мимо огромной пушки, стоявшей у самых ворот крепости и отделенной от нас одним только рвом, в крепости вдруг пронзительно закричал осел, и я выпал из седла. Хорошо, что сьер Бертран подхватил меня, иначе бы я в полном вооружении грохнулся на землю и вряд ли сам смог бы подняться. Английские часовые, выглядывавшие из бойниц, цинично расхохотались, забывая о том, что каждый бывает когда-нибудь новичком и что в свое время они сами испугались бы не меньше, услыхав душераздирающий ослиный крик.

Англичане не решились бросить нам вызов, и выстрелов не последовало. Позже говорили, что, когда их солдаты увидели Деву на коне во главе войска, пораженные ее красотой, они порядком поостыли и воинственный пыл их угас, ибо они были уверены, что перед ними не дочь земли, а исчадие ада. Офицеры вели себя благоразумно и даже не пытались заставить солдат открыть огонь. Говорили, что и самих офицеров охватил суеверный страх. Во всяком случае, препятствий нам никто не чинил, и мы спокойно проехали мимо ужасных бастилий. Во время перехода я повторял про себя молитвы, к которым давно не прибегал. Не знаю, помогли они мне или нет, но, кажется, и не повредили.

Историки утверждают: именно во время этого перехода Дюнуа сообщил Жанне, что англичане ждут подкреплений под командованием сэра Джона Фастольфа и будто бы Жанна, обратившись к Дюнуа, сказала:

— Бастард, бастард, ради бога, предупреждаю вас, дайте мне знать о его приближении как можно скорее. Если же он появится, а я не буду о том знать, — не сносить вам головы!

Возможно, все так и было, не спорю, но я лично этих слов не слышал. Если же она и сказала нечто подобное, то, вероятно, закончила словами: «не быть вам во главе», то ость пообещала отстранить Дюнуа от командования. Не допускаю мысли, чтобы Жанна угрожала смертью боевому товарищу. Правда, она не особенно доверяла генералам и имела на это веские основания, ибо стояла за штурм и атаку, а они за то, чтобы постепенно истощать англичан и взять их измором. Не веря в возможность осуществления замыслов Жанны, как опытные старые воины, они, вполне естественно, не соглашались с нею и старались идти собственными путями.

Но я слышал такое, о чем историки не упоминают и не имеют представления. Я слышал, как Жанна сказала, что теперь, когда вражеские гарнизоны на противоположном берегу ослаблены и усилены здесь, необходимо центр военных действий переместить на южный берег; она намеревалась переправиться туда и штурмовать форты, прикрывающие подступы к мосту, что открыло бы дорогу к нашим тылам, и осаду города можно будет снять. Генералы вступили с ней в спор, доказывая обратное, но она была убеждена в своей правоте, и единственное, что им удалось, — это задержать начало действий на четыре дня.

Весь Орлеан встретил армию у городских ворот и с криками «ура» проводил ее по украшенным флагами улицам к местам расквартирования. Приглашений не требовалось, солдаты как убитые валились с ног от усталости: Дюнуа был беспощаден и гнал их без отдыха. Целые сутки в городе царило спокойствие и раздавался дружный богатырский храп.

Глава XVII

Когда мы вернулись домой, нас, младших штабных, в гостиной ожидал завтрак, и вся семья оказала нам честь, сев за стол вместе с нами. Все трое, включая и доброго старика-казначея, угождали нам, как могли, желая поскорее услышать о наших приключениях. Никто не просил Паладина говорить, но он все-таки начал, потому что по званию и положению в штабе был выше всех, за исключением старого д'Олона, который, кстати, завтракал отдельно. Паладин, не считаясь ни с рыцарями, ни со мной, всегда перехватывал инициативу и включался в беседу первым, — дурная привычка, усвоенная им с детства.

— Слава богу! — начал он. — Мы нашли армию в превосходном состоянии. Такого образцового стада я еще не видал.

— Стада? — переспросила Катерина.

— Я объясню, что он хочет сказать, — вмешался Ноэль. — Он…

— Обойдусь без посторонней помощи, не утруждай себя, я все объясню сам, — прервал высокомерно Паладин. — У меня есть основания думать…

— Вот именно, — сказал Ноэль. — Всегда, когда он думает, что у него есть основания думать, он думает, что он непревзойденный мыслитель, но это заблуждение. Он и в глаза не видел армии. А ведь я наблюдал за ним, — конечно, так, чтобы он не догадался. Паладина мучил его старый недуг.

— Какой старый недуг? — спросила Катерина.

— Осторожность, — ответил я, горя желанием помочь своему другу.

Но это замечание оказалось неудачным. Паладин спокойно возразил:

— Уж кому-кому, а только не тебе критиковать чужую осторожность. Ты ведь сам валишься из седла от одного ослиного рева.

Все засмеялись, а я растерялся, и мне стало стыдно. Я сказал:

— Не совсем честно с твоей стороны заявлять, будто я упал, услышав крик осла. Все объясняется волнением, самым обычным душевным волнением.

— Допустим, тебе угодно назвать это так. Я не возражаю. А как назовете это вы, сьер Бертран?

— Гм… Как вам сказать… Я думаю, это простительно. Каждому из вас приходилось учиться, как вести себя в жарких рукопашных схватках, и, если даже что-нибудь не так, стыдиться не приходится. А пот продвигаться перед самой пастью смерти, не вынимая из ножен меча, да еще в полной тишине, без песен и барабанного боя — испытание очень серьезное. На твоем месте, де Конт, я бы не скрывал своих чувств, а назвал их прямо, без всякого стеснения.

Мне еще не приходилось слышать более откровенных и умных слов, и я был ему благодарен за то, что он вывел меня из затруднительного положения. Набравшись мужества, я сказал: