Эвкалипт - Бейл Мюррей - Страница 32

Бизнес не то чтобы процветал, но и в упадок не приходил.

От Керни и по сей день однозначного ответа добиться невозможно. Он никогда не спорит. А она пристрастилась ходить в церковь. И вроде бы оба счастливы.

22

RUDIS[47]

Человек спокойный и невозмутимый — и при этом наделен необузданным воображением? Да быть того не может! И все же феномен наполеонизма во внешних кругах протестантства вполне распространен. На самом-то деле можно с достаточной уверенностью утверждать, что именно спокойная невозмутимость, помноженная на необузданное воображение, как раз и увлекает людей на церковное поприще. Это свойство среди священников, пасторов и миссионеров распространено столь широко, что лидеры протестантской церкви вредят себе же, закрывая на него глаза. В некоторых консервативных приходах или, скажем, когда человек, на первый взгляд, спокойный и уравновешенный миссионером плывет за море в незнакомую и непростую страну, всегда существует вероятность «срыва». Миссионерские труды, к слову сказать, порой вступают в противоречие с основополагающим правилом: «В тиши и покое душа обретает мудрость».

История Кларенса Брауна преподобного Кларенса Брауна — начинается — в наших, повествовательных целях! — не в Эдинбурге, где тот родился, а в 1903 году, на реке в Западной Африке, когда Кларенсу только-только перевалило за тридцать, а завершается (более или менее) в пригороде Аделаиды и прочих областях Австралии.

Отец его был проповедником в Эдинбурге и просто-таки обожал рокочущие, как океан, раскаты собственного голоса. Даже «доброе утро» на ступенях церкви произносилось с такой убежденностью, что на висках и лбу его вздувались вены. Так что паства не особенно и удивилась, когда однажды в воскресенье проповедник вдруг запнулся, воздел руки, точно потрясая могучим мечом, и рухнул с кафедры головой вперед.

Кларенс опустился на колени рядом с отцом. «Ступай же…» — явственно попытался выговорить тот, прежде чем из груди его вырвался последний вздох. Впрочем, Кларенс уже и так все для себя решил. В начале 1903 года он высадился в Лагосе вместе с молодой женой, а на следующий день поплыл вверх по реке Нигер к далекой, раскаленной солнцем деревушке.

Ничто не подготовило преподобного Брауна и его щеголяющую в капоре благоверную к неописуемой африканской жаре, к вопиющим свидетельствам болезней и голода на каждом шагу и к общей атмосфере апатичной безнадежности.

Ошарашивающая непривычность этой страны казалась еще более удручающей из-за ширины реки и расстояний между людьми и предметами. С того момента, как супруги высадились в Африке, и по мере того, как они поднимались по реке все выше, они чувствовали, что соотечественники — далекое племя, выряженное в прихотливые одежды и со странными обычаями — о них позабыли. Потирая руки, преподобный из кожи вон лез, пытаясь утешить жену, которая тосковала по фортепьяно и многочисленным оставшимся в Эдинбурге сестрам. На жаре раскрасневшаяся, с трудом дышавшая через рот, она терпеть не могла любые шумы и наотрез отказывалась иметь дело с младенцами.

В той части мира дождей не выпадало уже семь лет.

Посевы высохли на корню, что сказалось на зрении и костях младших детей, а общинная собственность, состоящая из неряшливых стад черно-белых коз, резко сократилась, раз и навсегда изменив систему наделения приданым. Впервые на памяти людей Нигер остановил свой ход, а с верховьев поступали вести о том, что поток повернул вспять. Для тех, что выросли на его берегах, знакомый и привычный мир рушился на глазах.

Будь очертания реки просты и обозримы, как, например, солнце или луна, или дерево, или даже огонь, ей, возможно, и поклонялись бы. Местные воспринимали свою реку на полном серьезе. Она обтекала их жизни — вечная, неизменная — и дарила жизнь другим. Рассказывали — опять-таки в верховьях! — о том, как тела утопленников поток уносил вниз и прибивал к домам, где обретались неверные жены.

Обычно силу течения можно было почувствовать, опустив в воду руку. А сейчас, когда река остановилась и превратилась во всего-то навсего длинный тепловатый пруд, та же апатия и вялость овладели и людьми, отчего преподобный Браун сперва ослаб, а затем стремительно утратил всю свою безмятежность.

Этот проповедник, казалось, сошел со страниц Ветхого Завета. Изможденная, костлявая фигура, с трудом передвигая ноги, бродит по бесплодной земле: просто-таки пушечное мясо для притч. Человек он был хороший, что проявлялось в этаком лихорадочном, беспокойном простодушии. Он не мог не видеть, как страдают люди — дети, особенно дети, — и, как новоприбывший, как белый человек, облеченный духовной властью, оказался в центре внимания. Он обязан был сделать хоть что-нибудь.

Все взгляды обращались на него — как отдельных людей, так и групп.

Облачившись в священнические регалии, преподобный Браун молился о дожде: сперва в уединении, затем вместе со своей молчуньей-женой, что к тому времени сделалась необъяснимо жестока с местными; затем в душной церкви из рифленого железа; а затем, когда и это не помогло, — на берегу реки перед огромной толпой. Проповедник поднимал взгляд к небесам: зной и по-прежнему ни облачка. Так продолжалось неделями. Он слышал, как его собственные слова грохочут над землею громом: проповедник вопрошал, слышит ли его хоть кто-либо; и наконец, подгоняемый ритмичной пульсацией надежды и недоумения (возможно, наследие отца), он выбежал из церкви и швырнул в реку громадную деревянную статую Христа.

Позже в тот же самый день великая река стронулась с места. На следующий день вода уже прибывала вовсю. В течение недели ничего ей не препятствовало: Нигер разлился, вышел из берегов. Поток подхватывал и уносил мелких животных и чахлые посевы, а заодно стариков и детей, ослабевших от голода. Сооруженные на скорую руку хижины вдоль берегов тоже смело подчистую; затопило даже церковь Брауна, что вообще-то стояла на возвышенности.

Этому народу сказителей проповедник не принес ничего, кроме неприятностей. С момента его прибытия бедствия местных жителей умножились многократно. Брауна за глаза бранили на чем свет стоит; поток поношений вырвался из берегов. Он взять не мог в толк, отчего никто не приходит на еженедельные проповеди. До Лондона дошли известия как о его затруднениях, так и о вопиющем проступке — помимо всего прочего, выброшенная в воду статуя являлась церковной собственностью, — и Брауна отозвали. На африканскую землю он более не ступал.

В Аделаиде, в этом городе эвкалиптов, Кларенс Браун с женой поселились в одноэтажном домике с красной верандой в Норвуде. Этот мирный и безмятежный пригород с выгоревшими серыми палисадами оказывал умиротворяющее действие — во всяком случае, на жену. Муж, по-прежнему бурля энергией, продолжал проповедовать, пусть и без духовного сана, а в течение недели подрабатывал перевозками крупногабаритных вещей.

У них родилась дочь. В возрасте восемнадцати лет ее насильно выдали замуж за человека гораздо более старшего. Какое-то время отец пытался скрывать от людей ее положение, пряча дочку в доме; когда же это сделалось невозможным, отослал прочь, вопреки материнским мольбам.

Замуж она вышла за страхового агента по имени Грот; тот постоянно разъезжал туда-сюда. У них родился сын: вырос он здоровым и сильным и держался ближе к матери. В силу вышеупомянутых обстоятельств эта женщина сделалась крайне зависима от сына. Церквей она избегала, зато водила сына на концерты, абонируя всегда одни и те же два места. Он же неизменно тревожился, видя, как музыка пробуждает богатое воображение матери: губы ее приоткрывались, в обычно спокойном, невозмутимом лице отражалось смятение, порою она роняла слезу. Он продолжал ходить на концерты вместе с нею, но к музыке, которая пишется во славу Божию, относился с опаской.

Какое-то время молодой мистер Грот пытался, абстрагировавшись от всего прочего, представить себя таким, каков он есть на самом деле. Как легко ему было почувствовать себя чем-то никчемным, несущественным, ненужным!

47

Эвкалипт грубый (Е.rudis).