Эвкалипт - Бейл Мюррей - Страница 9

Что до Е.salmonophloia, эвкалипта лососевокорого, сему дереву Холленд отвел почетное место у главных ворот.

Холленд, верно, знал, что при виде этого дерева местные так и замрут, открыв рот. Лососевый эвкалипт произрастает в противоположном конце континента, близ золотых приисков Западной Австралии. Название «лососевый» подразумевает розоватый оттенок коры. Ствол холлендовского экземпляра, пересаженного на чуждую ему почву, был припудренно-гладкий, ни дать ни взять аптечная резинка «цвета монашкиного пуза», как сказал кто-то.

Деревья от века следовали за великими миграциями ирландцев, итальянцев, евреев, бриттов и греков, стоило тем только пустить корни в чужой земле. Вторжение инородных красок, и тени, и потребностей в воде, равно как и опадание листьев, порождают непонимание, вплоть до открытой враждебности (в Португалии крестьяне выдирали молодые эвкалипты с корнем) — до тех пор, пока деревья не впишутся окончательно в пейзаж, на фоне которого разыгрывается представление культур.

Гладкокорые виды на ровном участке вдоль реки подбирались как символ (так, во всяком случае, могло подуматься стороннему наблюдателю) единообразной неподвижности каучуковой плантации; длинные прямоугольники серебристого света просачивались наискось между вертикалями округлых стволов, словно лучи прожекторов, выискивающие одинокого беглеца, однако высвечивающие разве что мотылька-другого да беззаботных птах.

Эллен нравилось врываться в эти заросли бежать куда глаза глядят, все глубже, все дальше, пока отзвука шагов не поглотит тишина, затмевая взгляд и разум афоризмами типа: «Рост медленный и неуклонный», «Терпение, только терпение» и «Однозначного ответа нет»; в окружении бесчисленных множеств бесстрастных стволов одного и того же диаметра и одной и той же серо-зеленой гладкости она полушутя воображала про себя, будто заплутала, и, утратив всякое чувство направления, издавала слабый крик, чуть громче писка — приятно же поволноваться, если знаешь, что и отец, и дом всего лишь в нескольких минутах ходьбы! Так Эллен поступила в тот день, когда у нее приключились первые месячные, — то был апофеоз взросления и смятения. Бледная краснота на кончиках пальцев — она оставила отпечатки на коре — была единственным цветом основного спектра во всей роще.

Замерев неподвижно, Эллен следила, как по неровным поверхностям перемещаются всевозможные насекомые и мелкие гады, в то время как издалека доносился словно цокот конских копыт: то отцовский топор кольцевал дерево, признанное лишним.

Недвижность всегда заключает в себе красоту.

В нашей стране по давней и безобидной традиции в крупных имениях взгляд неизменно скользит от дороги к дому по обсаженной деревьями аллее, этой зеленой артерии платанов или тополей, встопорщенных, будто птичьи перья. Сия традиция диктовалась как самой историей имения, так и гордой напыщенностью владельцев: тем, как сами они себя ощущали в округе.

Внимательно изучив все доступные антографии, Холленд отобрал эвкалипты по принципу густоты листвы: все разные, но все достигающие одной и той же высоты.

Эллен помогала отцу: держала мерную ленту.

— В один прекрасный день все это будет твоим. — Холленд яростно крутнул ручной бур.

Как всегда, отец ее изъяснялся краткими утверждениями. Но теперь он задал вопрос, от которого подбородок его словно удлинился:

— Тебе по душе наш дом — ну, как место?

Эллен подумала о своей спаленке с голубыми занавесками и всем ее добром, о верандах, о теплой кухне. А сколько в доме пустых комнат!.. Иногда она оставляла в башне своих кукол и, вернувшись за ними много месяцев спустя, обнаруживала, что те словно поблекли и выцвели. То и дело на девочку накатывало острое желание обзавестись братиком; интересно, а разрешил бы ей брат бегать за собою по пятам? А вот он, отец, в своей отцовской ипостаси, он ведь почти брат, когда — ну, для примера — Эллен безнаказанно смеется ему в лицо, едва тот начинает в сотый раз объяснять, что у лисиц ночью глаза розовато-лиловые, а пауки посверкивают на земле словно звезды.

После защитной лесополосы, «каучуковой плантации» и декоративной аллеи Холленд отказался от крупномасштабных формаций. Отныне и впредь он сосредоточился на индивидуальных видах, высаживаемых по одному. Никакого иного плана у него, впрочем, не было, пейзаж заполнялся постепенно.

Холленд подолгу спал. Валялся в постели целыми днями и неделями, бил баклуши, а потом вдруг начинал кипучую деятельность. Он неизменно старался избегать дубликатов, так что вскоре перед Холлендом встала проблема поставок. Чем успешнее осуществлялся его замысел, тем сложнее оказывалось продолжать начатое.

Много лет ушло на выбраковку, однако в конце концов большинство видов свелись к одному-единственному здоровому экземпляру.

Одновременно Холленд расширял сеть поставок; необходимо было выйти как можно дальше за пределы штата Нового Южного Уэльса. Ценная информация поступала из источников самых неожиданных. Имение Холленда преобразилось до неузнаваемости, так что и на хозяина люди начинали смотреть иначе. Слушали его, если можно так выразиться, с консервативными ухмылками. Это же только естественно, что местные в эвкалиптах разбираются слабо и страдают от кошмарных провалов в памяти, а не то случайно упомянут какую-нибудь подробность, не сознавая всей ее важности. Частенько, разговаривая со знакомым на улице, Холленд вытаскивал клочок бумаги и делал пометку, например, записывал адрес захолустного придорожного питомника на Северной Территории[13], заведует которым троюродный брат чьей-нибудь сводной сестры, латыш по происхождению; у него еще в клетках живут все известные науке австралийские попугаи, а кроме того, он рисует на яйцах страусов-эму пустынные пейзажи, да с какой фотографической точностью! — в этом искусстве ему равных нет и не было. Именно так Холленд приобрел Е.nesophila, эвкалипт островолюбивый (плоды у него в форме вазочек) и жестколистный эвкалипт-горняк (он же эвкалипт спрыснутый, Е.aspersa) — редчайший из видов, что крайне труден в выращивании.

Раз в две недели Холленд объявлялся на железнодорожной платформе и забирал завернутые во влажную мешковину саженцы, а одна из сестер Спрант жаловалась всем, кто соглашался слушать, будто ночами глаз сомкнуть не может: грузовики так и раскатывают туда-сюда, так и пылят — черенки возят ну просто тоннами! Начальница почтового отделения тоже сообщала: да, семена приходят постоянно, в шуршащих конвертах из оберточной бумаги, в придачу к ежемесячным журналам и счетам-фактурам с вензельками в виде веточек.

В те дни, когда Холленду удавалось заполучить какой-нибудь экземпляр подиковиннее, он чувствовал себя ловцом жемчуга, что из последних сил всплыл на поверхность, сжимая в руке сокровище. Определенные виды эвкалиптов были редки потому, что с трудом приживались за пределами довольно-таки небольшого радиуса: повышенно чувствительные к осушению, к содержанию извести в почве, к морозам, к высоте над уровнем моря, к количеству атмосферных осадков и еще бог весть к чему. Одни упрямо отказывались расти в марте месяце, другие — на первой неделе после Рождества. Одно дерево процветало в тени другого; другое — нет (эти ипохондрики требовали всякого экзотического навоза и ручного полива).

И как только Холленду удалось вырастить до нормальных размеров дарвинов мохнозад (он же — эвкалипт киноварный, Е.miniata) или же те виды, родина которых — песчаные пустыни? Загадка! Среброверхому жилокору (он же — эвкалипт левососенный, Е.laevopinea) необходима тысяча миллиметров осадков ежегодно, а снежный эвкалипт, как явствует из названия, предпочитает высоту, дождь со снегом и льды. Каким-то образом Холленд умудрялся на самой обычной почве укоренять эвкалипты, традиционно требующие глины, или заболоченного луга, или гранита. После нескольких неудач он даже с крохотным желтоверхим ясенником — ну и название! — поладил: тот пробился-таки из-под камней.

13

Единица административного деления Австралии (Австралия состоит из шести штатов и двух территорий), расположена в центре северной части страны; административный центр — город Дарвин.