Красная кокарда - Уаймэн Стэнли Джон - Страница 72

Дениза бросилась к кровати. Я оставался на месте, пока врач не дотронулся до моего плеча.

— Уходите, — шепнул он мне. — Оставьте ее женщинам. Скоро будет конец.

Маркиза умерла утром, так и не узнав о том, что толпа все еще бушевала на улицах Нима вокруг непогребенного тела ее старшего сына, умерла, не приходя в сознание.

Я вошел взглянуть на нее: она почти не изменилась. Мне было больно, когда я наклонился поцеловать бессильную теперь руку.

Теперь я считаю ее счастливой. Скольким ее друзьям, скольким людям, посещавшим ее салон в Сент-Алэ и Кагоре, пришлось перенести двадцать лет изгнания и нищеты! Она была одарена энергией и гордостью — редкое сочетание в нашем сословии! — и вела большую игру. Она поставила на карту все, и все проиграла. Но, все-таки, это было лучше, чем попасть в тюрьму или на гильотину, или, состарившись и одряхлев на чужбине, вернуться в отечество, которое давно забыло о тебе.

Беспорядки в Ниме продолжались три дня. В последний день ко мне пришел Бютон и сказал, что нам надо уехать безотлагательно, не дожидаясь худшего, иначе он и умеренная партия, спасшая нам жизнь, не возьмет на себя никакой ответственности.

Луи стоял за то, чтоб уехать в Моннелье, а оттуда — к эмигрантам, в Турин. Желая более всего доставить женщин в безопасное место, я согласился с ним.

Тем, что я не сделал этого шага, в котором потом пришлось бы жестоко раскаиваться, я обязан Бютону. Он прямо спросил меня, куда я думаю ехать, и когда я назвал Турин, он отшатнулся от меня в ужасе.

— Боже вас сохрани! — воскликнул он. — Многие туда поедут, но немногие вернутся оттуда.

— Глупости! — горячо возразил я. — Предсказываю вам, что не далее, как через год, вы будете на коленях умолять нас, чтобы мы вернулись.

— Это почему?

— Потому, что вы будете не в состоянии поддерживать порядок.

— Это вовсе не так трудно, — холодно сказал он.

— Посмотрите, в какое положение пришли дела.

— Это пройдет.

— Кто же возьмет на себя управление?

— Тот, кто окажется наиболее пригодным для этого, — без обиняков отвечал он. — Неужели после всего случившегося вы все еще думаете, господин виконт, что человеку для того, чтобы он мог законодательствовать, непременно нужен титул? Неужели вы думаете, что пшеница перестанет расти, а куры не будут нести яйца, если на них не будет падать тень какого-нибудь владыки? Неужели вы думаете, что для того, чтобы сражаться, человеку нужен напудренный парик?

— Я думаю, — отвечал я, — что когда за руль берется рулевой, не знающий моря, надо уходить с корабля.

— Но рулевой научится. А чтобы облегчить корабль, можно позволить и уйти тем, у кого на борту нет никакого дела. Заметьте себе, сударь, заметьте, — продолжал он другим тоном, — три дня в Ниме убили триста человек.

— А вы еще говорите: «Оставайтесь!»…

— Да, теперь нас связывает кровь, — грустно отвечал он. — То что произошло, трудно забыть. Если вы поедете за границу, то там и оставайтесь. Впрочем, — продолжал он, краснея от волнения, — не ездите туда, не ездите, а поезжайте-ка лучше в свой замок и живите там с миром: будьте уверены — никто вас не обидит.

Совет был умен, и после некоторого колебания я решился не только последовать ему, но и преподать его другим. Но Луи не захотел менять своих планов: с того момента, как он чудом избежал смерти, он положительно боялся оставаться в этой стране.

Однако, он не возражал, когда я попросил у него руки Денизы, и через двадцать четыре часа после смерти матери она стала моей женой. Обряд бракосочетания был совершен отцом Бенедиктом в доме с закрытыми ставнями возле монастыря капуцинов. В тот же день была и свадьба Луи с мадам Катино, согласившейся разделить с мужем изгнание. Нет надобности говорить, что обе свадьбы были невеселы: не было ни свадебного колокольного звона, ни подвенечных платьев. Все были холодны и безучастны. Но за холодным туманным рассветом идет иногда горячий яркий день. Три года мы претерпевали всяческие лишения, подвергались различным опасностям, разделяя участь всех французов, живших в это тяжелое время, но ни разу мне не пришлось раскаяться в том, что было сделано мною в Ниме. Когда же настали лучшие дни, и возникла новая Франция, моя жена нашла средство примирить нас обоих с далеким прошлым.

Остается сказать несколько слов о человеке, благодаря которому я получил такую жену. Фроман из Нима остался в живых, но я уже никогда не видал его. Я говорил уж, что на третий день беспорядков против его дома были выдвинуты пушки. Дом был взят приступом, а все бывшие в нем преданы мечу, за исключением одного человека, которому удалось спастись. То и был Фроман — самый неукротимый, самый способный предводитель, какого только имели французские роялисты. Он без особых трудностей добрался до границы, до Турина, где и был с почетом принят теми, чья помощь, окажи они ее вовремя, спасла бы все его дело.

Но тот, кто проигрывает, должен быть готов к попрекам. К Фроману стали относиться все прохладнее, а он обижался и с годами стал жаловаться все громче и громче. Однажды я хотел было разыскать его и помочь, но он ударился в какую-то авантюру на африканском берегу, да и сам я был в таких обстоятельствах, что не много мог сделать для него, если бы даже и нашел.

Вскоре за тем он, кажется, умер, хотя точных сведений об этом мне не удалось получить. Но жив ли он или мертв, я продолжаю хранить к нему чувство благодарности и уважения.