Волчье логово - Уаймэн Стэнли Джон - Страница 16

Вслед за ним мы вошли в длинную узкую комнату, освещенную серебряными светильниками: стены ее были сплошь увешаны коврами. Драгоценное серебро с чеканкою работы знаменитого флорентийца Челлини украшало также стол, уставленный богатым венецианским стеклом и множеством другой посуды, наполненной всевозможными кушаньями и напитками, и имевший такой вид, будто за ним только что пировало многочисленное общество. Но кроме двух лакеев у буфета и какого-то духовного лица на дальнем конце стола в комнате никого не было.

Монах встал, когда мы вошли, и Видам поклонился ему как будто они только что увиделись.

— Добро пожаловать, мсье коадъютор, — приветствовал он его довольно холодно.

Они посмотрели друг на друга не очень-то дружелюбно, напоминая скорее двух хищных птиц, готовых кинуться в драку из-за добычи, нежели гостя и хозяина. На это сравнение наводили меня сверкающие глаза обоих и похожий на птичий клюв нос коадъютора.

— Ха-ха! — воскликнул он, пронизывая нас взглядом (видимо после дороги мы представляли жалкое зрелище). — Кто они такие? Уж не первая ли добыча сегодняшней ночи, а?

Видам мрачно посмотрел на него.

— Нет, — отвечал он грубо. — Как вам известно, коадъютор, я не особенно стесняюсь на улице, но они в моем доме и будут ужинать. Быть может, для вас непонятна разница, но она существует для меня, — добавил он ядовитым тоном.

Все это было абсолютно непонятно для нас. Монах не отводил своего зловещего взора, что решительно угнетало меня. Вообще все это, вместе с душившей меня злобой, возбудило во мне такое отвращение, что когда Безер пригласил меня жестом сесть за стол, я отшатнувшись, отвечал хмуро и почти по-детски строптиво:

— Я не стану есть вместе с вами.

Мне в голову не приходило, что эти слова могут пронять толстую шкуру Видама. Но внезапно краска залила его мрачное лицо, и жилы вздулись на висках, хотя взгляд не выразил злобы. Все это продолжалось одно мгновение.

— Арман, — промолвил он спокойно слуге, — эти господа не желают ужинать вместе со мной. Накрой им на другом конце стола.

Человек состоит из противоречий. Увидев, что мои слова подействовали на Видама, я уже раскаивался в своем поступке и даже с неохотой последовал за слугою на противоположный конец стола. Теперь к ненависти, которую несомненно внушил мне Видам, примешивалось еще другое чувство, похожее на удивление, зародившееся вероятно в тот момент, когда его жизнь была в моих руках, и он не обнаружил при этом никакого колебания.

Ели мы в молчании, лишь Круазет, схватив мою руку под столом, просил меня не судить его слишком строго. На другом же конце стола шел оживленный разговор, но из долетавших до нас обрывков фраз я мог только заключить, что духовник старался внушить своему хозяину преимущество известного образа действий, с которыми последний не хотел согласиться. Неожиданно Безер повысил голос.

— У меня своя цель, — гневно воскликнул он с проклятием, на которое священник ничего не возразил, — и я буду служить ей! Далее этого я не пойду. У вас своя задача. Хорошо, служите же ей, но не толкуйте мне о святом деле! Святое дело?! Пусть оно провалится к черту!.. У меня своя цель, также как у вас с мсье Гизом свои цели. И вы меня не убедите, что есть какое-то другое, более важное дело, которому вы служите!

— Дело короля? — сказал монах с кислою улыбкой.

— Скажите лучше «дело итальянки», — отвечал презрительно Безер, подразумевая вероятно королеву-мать — Катерину де Медичи.

— Дело церкви, наконец? — настаивал духовник.

— Церкви? Это ваше, мой друг! — сказал Безер, фамильярно похлопывая по груди собеседника, торопливо крестившегося в это время. — Церкви? — продолжал он. — Нет, нет, мой друг. Вот что я вам скажу: вы хотите, чтобы я пособил вам избавиться от пугала и предлагаете свою помощь в борьбе с моим… Тогда, говорите вы, над нами никого не останется. Но поймите вы наконец, — тут Безер стукнул кулаком по столу, — я не допущу, господин церковник, чтобы кто-нибудь вмешивался в мои дела! Никого, слышите ли?! Ваше же дело меня совсем не касается. Теперь вам ясно?

Рука священника, подносившего к губам бокал, задрожала, но он не промолвил ни слова. Видам же, увидав, что мы завершили ужин, встал с места. Лицо его было мрачно.

— Арман! — закричал он. — Проведи этих господ в их комнату. Ты понял?

Мы церемонно ответили на его поклон. Монах при этом не обратил на нас никакого внимания, и мы последовали за слугою в отведенную нам комнату. Когда мы шли по длинному коридору, а затем поднимались по крутой лестнице, нам стало ясно, что всякое сопротивление теперь будет бесполезно.

При нашем приближении по обеим сторонам коридора приоткрывались двери, из которых выглядывали вооруженные люди в кирасах. Нас преследовал звон оружия и людской говор, а из открытых окон со двора доносилось бряцание уздечек и удары лошадиных копыт по камням мостовой. Дом видимо являл собой временную крепость. Все это поражало меня. Разве это происходило не в Париже, с его ночною стражей и крепкими воротами? Разве не пугает этих людей краткость августовской ночи? Даже в самом уединенном замке Керси, в военное время и в глухую зимнюю ночь вряд ли можно было встретить столько вооруженных мушкетами и пиками людей.

Естественно все это усиливало наши, а в особенности Круазета, подозрения. Когда мы поднимались по упомянутой мною узкой лестнице, я услыхал, что он замедлил шаг, а затем быстро побежал назад. В недоумении я бросился за ним. Сбежав вниз я оглянулся: Мари со слугой остановились в нерешительности, и я слышал, как последний требовал, чтобы мы вернулись. Тем временем Круазет уже был в конце коридора. Успокоив жестом нашего провожатого, я поспешил к брату, но мне преградил было дорогу какой-то человек, возникший передо мной из внезапно открытой двери. Он слышал наши торопливые шаги и теперь подозрительно смотрел на меня, но вскоре, пробормотав что-то, пропустил. Я побежал далее и очутился в дверях той комнаты, где мы ужинали. Тут я застыл словно пригвожденный к месту, ибо увидел сцену, потрясшую меня до глубины души, и лишь гордость не позволила мне принять участие в том, что я увидел.