Волчье логово - Уаймэн Стэнли Джон - Страница 42

С отчаянием смотрели мы на старые деревянные дома. Крыши их представляли лабиринт крутых скатов, желобов, покосившихся труб, обветшалых шпилей и гниющих брусьев. Между ними, должно быть, и скрывался жених Кит. Да, это было недурное место для игры в прятки, но только не со смертью. В нижних этажах домов не было ни окон, ни дверей, потому что, как я узнал впоследствии, этот берег часто затоплялся рекой. По всему фасаду шла длинная деревянная галерея, выше человеческого роста, на которую вели две деревянные лестницы по концам ее. Над первой галереей располагалась вторая, а выше — ряд окон в скатах крыш. Весь же квартал, в семьдесят или восемьдесят шагов длиною, состоял из четырех домов, в каждый из которых вела особая дверь, открывавшаяся в нижнюю галерею. Несомненно, что, если бы Видам замешкался, Луи вполне мог бы скрыться здесь; и, когда толпа бросилась бы беспорядочным потоком в этот лабиринт комнат и переходов, то при некоторой удаче, он мог бы остаться незамеченным и скрыться отсюда после того, как они покинули бы здание.

Но часовые были уже не только в каждой галерее, но и на крыше. При малейшем их движении или при попытке заглянуть внутрь домов, где «работала» группа солдат, отряженная для розыска беглеца, в толпе поднимался ропот, иной раз переходивший в рев, который наводил на меня такой ужас ранее. Казалось, волнение начиналось с дальнего конца толпы, где собралось самое отребье, и всадникам Видама не раз приходилось вступать в борьбу на периферии. Отсюда же вскоре раздались и звуки воинственной песни, подхваченные остальными:

«Hau! Hau! Hugenots!

Failes place aux Papegots!» 20

Песня эта, как известно, была распространена между протестантами, а для пущей забавы и в насмешку над гугенотами последние слова в каждой строке были переставлены.

Не оставляя попытки пробиться в первые ряды, мы спрашивали друг друга безмолвными взглядами: «Что делать дальше?», но даже Круазет не имел готового ответа. Делать было нечего. Мы опять опоздали! Но каков кошмар, — стоять в бездействии перед жестоко беснующейся толпой и ждать, что нашего друга убьют для потехи! Замучают, точно крысу, как выразилась старуха, и нет никого, кроме нас, кто пожалеет его! Ни одной души, которую бы мог потрясти его предсмертный крик, его последний, предсмертный взгляд… Это действительно было ужасно!

— Да, — пробормотала, обращаясь к своей товарке, стоявшая около меня женщина — одна из многих в толпе, — плохо теперь приходится гугенотам. Это все наш молодец Лорен! Но жаль этого красивого парня, Марго!.. Я сама видела, как он перелетел с крыши на крышу, точно сами святые перенесли его через переулок. И подумать, что это еретик!..

— Это все колдовство, — отвечала другая, крестясь.

— Может быть! Только без колдовства ему уж не увернуться от этого здоровяка, — сказала первая успокоительно.

— Этого черта! — воскликнула Марго с ненавистью, украдкой показывая на Видама, после чего шепотом и с проклятиями поведала своей подруге такую историю про него, от которой кровь застыла у меня в жилах.

— Да, он сделал это! А еще святой веры… Да воздаст ему за это Пресвятая дева Лоретская!

Может рассказ ее и был правдой: я слышал о нем и не такие леденящие душу истории; и в то время, как Видам, разъезжавший взад и вперед перед толпой, повернулся лицом к нам, я уставился на него, как очарованный. Его глаза задержались на окружавших нас лицах, и я затрепетал при одной мысли, что он нас признает.

И он увидел нас! Я совсем позабыл о его удивительном зрении. По его лицу пробежала суровая улыбка, в то время, как он отдавал приказание. Я совсем помертвел. О побеге и думать было нечего: мы со всех сторон были сжаты толпой так, что едва могли пошевелиться. Но я все-таки сделал попытку.

— Круазет, — прошептал я, оборачиваясь: он был позади меня, — нагни голову. Может быть он тебя и не заметит. Нагибай голову, мальчик!

Но Сент-Круа был упрям и не послушался меня. А когда к нам подъехали несколько всадников, грубо потребовавших, чтобы мы вышли вперед, Круазет, оттолкнув нас, выступил первым с гордо поднятой головой, крепко сжатыми губами и огнем в глазах. Толпа бросилась было за нами, — уж не знаю, с враждебными целями или из простого любопытства, но несколько ударов пиками заставили ее попятиться и отступить с воем и проклятиями.

Я ждал, что нас поведут к Безеру, но он всегда поступал вопреки моим ожиданиям. Взглянув на нас со зверской усмешкою, он лишь прокричал:

— Смотри, чтобы они не убежали опять! Но не смей к ним прикасаться, пока я не соберу всю шайку! — и отвернулся от нас.

Меня стала душить злоба. Неужто он осмелится тронуть нас! Неужто Видам сможет совершить открытое убийство племянников Кайлю? Я не мог допустить такой мысли, но, вместе с тем…

Дальнейшее течение моих мыслей было прервано Круазетом, которого уже не было рядом с нами. Он бросился к Видаму, и, обернувшись, я увидел, что он обхватил с мольбой его колено. Не в состоянии расслышать слова Круазета, тем более, что сопровождавший нас всадник встал между нами, я все же услыхал ответ Видама.

— Никогда! — закричал он, и неприкрытая ярость звучала в его голосе. — Не вмешивайтесь в мои планы! Что вы в них понимаете? И послушай, Сент-Круа — так, кажется, тебя зовут, мальчик — если ты осмелишься еще раз заговорить со мной, то я… Нет, я не убью тебя! Это тебе может еще понравиться, ведь ты упрям… Но я велю раздеть тебя и высечь плетьми, как последнего поваренка на моей кухне! Иди прочь и помни это!

Злоба и нетерпение перекосили его лицо, и Круазет медленно возвратился к нам, бледный и безмолвный.

— Ничего, — сказал я с горечью, — может быть нам повезет в третий раз.

При этом я не испытывал особого негодования по поводу оскорблений, нанесенных нам Видамом, и не сердился, как в прошлый раз, на спровоцировавшего их мальчика. Слова уже не оказывали на меня действия: что значат слова для обреченного на смерть?

Мы думали теперь только о жизни одного человека и о счастье любящей его женщины. А Круазету, быть может, еще приятно будет впоследствии вспомнить, что в своей последней мольбе он хватался за них, как утопающий за соломинку.

20

«Эй! Эй! Гугеноты! Очищайте место папистам!»