Уроки любви - Уилсон Жаклин - Страница 56

17

Поднять отца наверх оказалось очень непросто. Физиотерапевт объяснил ему, как это делается. Отец должен был поставить здоровую ногу на первую ступеньку, опереться на нее, а затем каким-то образом забросить туда же больную ногу, встать прочно, отдышаться и снова начать со здоровой ноги.

Выражение «шаг за шагом» обрело для нас новый смысл. Мы преодолевали каждую ступеньку вместе с отцом. Грейс стояла у перил, подбадривая нас, я вела отца, шагая вверх по лестнице спиной вперед, а мама шла за его спиной, выставив руки, чтобы подхватить его, если он споткнется.

Когда мы добрались до верха, отец был весь в поту, хоть выжми. Тем не менее он заявил, что не хочет сейчас ложиться, он достаточно належался в постели в этом… госпитале (дома отец не стал сдержаннее на язык). Он совсем запыхался, и говорить ему снова стало трудно, но общий смысл был вполне ясен.

Мы помогли ему усесться в кресло, собрав туда все подушки, какие нашлись в доме, а под ноги подставили кожаный пуфик. Нам казалось, что ему должно быть страшно неудобно в стесняющем движения костюме, но он не позволил маме расстегнуть воротник, и развязать галстук, и даже надеть на него тапочки. Он сжимал в руках мой сокращенный вариант magnumopus , словно это была Библия. Время от времени отец доставал листы из папки, читал вслух еще строчку-другую. Иногда он просто повторял первый абзац. Мама каждый раз отвечала изумленным восхищением, а мы с Грейс аплодировали.

Мама приготовила отцу ужин из того, что нашлось дома: яичницу с беконом и сосисками, фасоль и жареную картошку.

– Знать бы, что ты сегодня возвращаешься, я бы, конечно, приготовила пудинг с вырезкой и почками, – сказала мама, хотя в кошельке у нее не было ни гроша.

Холодильник был тоже почти пуст. Нам троим пришлось обойтись фасолью с гренками – яичницы на нас не хватило.

Отец только поковырял в своей тарелке, неуверенно водя вилкой. Положив ее, он улыбнулся маме:

– Хороший ужин!

У мамы был такой счастливый вид, что мне захотелось плакать. Отец уже не мог держать голову прямо от усталости и согласился наконец, что ему пора на покой.

Маме потребовался целый час, чтобы помочь ему в ванной, раздеть, переодеть в пижаму и уложить в постель с грелкой. Нам с Грейс не разрешили помочь, но по окончании всех процедур позвали в спальню пожелать отцу спокойной ночи.

В постели он выглядел совсем маленьким. Казалось, даже пижама стала ему велика, худые руки тонули в рукавах. Он кивнул нам с Грейс и как-то странно выставил щеку. Мы озадаченно замерли. Потом до Грейс дошло. Она подбежала к отцу и чмокнула его в выставленную щеку.

– С возвращением тебя, папа!

– Хорошая девочка, – сказал он.

Я тоже коснулась губами его щеки.

– Хорошая девочка, – повторил он. – Хорошо… дома… – И он закрыл глаза.

Мы на цыпочках вышли из спальни. Втроем мы долго молча сидели в гостиной, размышляя, что же с нами будет дальше.

Папино благодушное настроение длилось недолго. В воскресенье он проснулся рано и гонял нас всех целый день. Сперва он потребовал, чтобы мы помогли ему спуститься в магазин, и устроил скандал, потому что несколько книг лежали не на своих местах. Он вообразил, что часть книг пропала, вспоминал покупки столетней давности и уверял, что их украли из кабинета редкостей. Сломанный замок вызвал у него такую ярость, как будто это случилось вчера, и он набросился на маму, словно это она во всем виновата.

– Бестолочь! Бестолочь! – кричал он на нее.

На обед она снова пожарила что нашлось в холодильнике, но на этот раз он хмуро посмотрел на тарелку и постучал по ней здоровой рукой.

– Что это такое?

– Это поджарка-ассорти, Бернард, – сказала мама.

Отец вздохнул:

– В воскресенье! Где… где…

Минуты две он вспоминал слова, пока яичница с сосисками стыли на тарелке.

– …мой ростбиф и йоркширский пудинг! – выпалил он наконец.

Мама тоже вздохнула.

– Бернард, мы не можем позволить себе ростбиф уже много лет, ты же знаешь. Прости, я бы с удовольствием приготовила тебе пирог или запеканку, но у меня совсем не осталось денег на хозяйство.

– Бестолочь! Бестолочь! – кричал отец, как будто мама спустила деньги на икру и шампанское.

– Мама не бестолочь, папа, – сказала я. – Она старается изо всех сил, с тех пор как ты заболел, но денег у нас почти не осталось. Зато мы каждый день получаем страшные письма, что к нам скоро пришлют судебных исполнителей. Нужно что-то делать, выработать какой-то план.

– Чушь! – сказал отец.

– Папа, я покажу тебе письма.

– Дай отцу сперва пообедать, Пруденс, – попросила мама.

– Я это не буду, – раздраженно заявил отец, отталкивая тарелку.

– Тогда отдай нам! Мы все умираем с голоду, – сказала я.

Отец растерялся от такой наглости. Я показала ему связку угрожающих писем. Он бросил на них мимолетный взгляд, не поднося к глазам.

– Чушь! – повторил он и попытался порвать их.

К счастью, сил у него хватило только на то, чтобы оторвать уголок. Мама испуганно подхватила бумаги.

– Бернард, нельзя их просто рвать, – сказала она. – Пру права, не можем мы просто не обращать внимания на то, что происходит. Нужно что-то придумать.

– Чушь, – сказал отец.

Он повторил это слово много раз, добавив к нему свое любимое ругательство. Мама пыталась его успокоить, но он обозвал ее бестолочью.

К тому времени как нам удалось наконец уложить его спать, мы все совершенно выбились из сил. Мы так и не решились сообщить ему о самом важном – о школе.

– Мама, ты бы лучше разрешила мне ему сказать… – заметила я.

– Но он в таком ужасном состоянии. Я боюсь, что он просто не вынесет. Не знаю, у него, может быть, боли в пострадавших руке и ноге. Может быть, он поэтому так раздражителен.

– При ударе не бывает болей, мама. Он просто чувствует тяжесть в больных конечностях – и больше ничего.

– Все равно это ужасно для него.

– Это ужасно для нас, – сказала я.

– Как ты думаешь, что он скажет про школу? – с тревогой спросила Грейс.

За день у нас дважды звонил телефон, один раз это была Фижка, другой – Ижка, но мама успевала схватить трубку и сказать, что Грейс занята и подойти не может.