Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Кургинян Сергей Ервандович - Страница 19

А это так просто! Привнесите в то, что не подлежит торгу и купле-продаже, эти самые отношения количественной эквивалентности — и ядра не будет. Не будет страны как исторической личности, не будет общества и народа, не будет даже личностей как таковых. Все это заменит постчеловек и постжизнь. И, конечно, проект был именно в этом. А его острие было направлено в ядро нового господствующего сословия — этих самых «новых русских», которых и хотели взрастить в виде постчеловеков.

Почему мое стремление обсудить эту больную тему не является предметно-политическим, а болтовня о модернизационных сценариях и прочих конкретных благодетельных инновациях является?

Речь должна идти о выстроенной системе и ее способности держать нагрузки. Нагрузки будут увеличиваться. «Шоколада» будет все меньше, а проблем все больше. Выдержит ли нагрузки эта система? И чем мы располагаем для построения другой системы, адекватной росту нагрузок? Только, пожалуйста, не надо мне говорить, что мы вырастили новых, активных, рациональных людей… Вы предъявите бытийственность этих людей, а также социальных систем и групп. Перефразировав древнегреческого философа, могу сказать: покажи мне, каким потенциалом Бытия располагаешь, я скажу тебе, какова должна быть политика. Когда же политику в ситуации «быть или не быть» начинают строить, не обсуждая потенциал Бытия, — это странно.

Еще страннее другое. Налицо два типа действий, осуществляемых параллельно.

Один тип действий (триумф патриотизма в связи с Южной Осетией и Абхазией, посылка самолетов и флота к берегам Америки, накаленная антиамериканская информационная война, ведущаяся нашими телеканалами и доходящая до обсуждения на основном государственном телеканале версии, по которой ЦРУ взорвало ВТЦ 11 сентября 2001 года) наращивает нагрузки на систему. И все было бы ничего.

Но другой тип действий (параллельный — вот что особо странно) делает систему все более хрупкой. Я имею в виду подробно проанализированный мною феномен Ремчукова, назначение Чубайса главою «Роснанотехнологий» с параллельным его триумфальным приходом в международный совет ключевого американского банка J.P. Morgan Chase.

А какое место в ситуации наращивания давления на систему и ее хрупкости занимает убийство Руслана Ямадаева, фантастическая эскалация ингушской напряженности, явная попытка обострить осетино-ингушские отношения?

Без ответа на основной вопрос, который я задал, описанный мною странный «хрупкодав» будет продолжаться. Ибо в его основе — противоречивость класса, который хочет и умилостивить Запад, чтобы оставить в целости и невредимости свои зарубежные счета, и покуражиться, погрозить «кузькиной матерью». Все это было бы мило, если бы, повторяю еще и еще раз, не приводило и к наращиванию нагрузок на систему, и к ослаблению способности системы выдерживать эти нагрузки.

Но мы же все понимаем, что такое одновременное наращивание нагрузок на систему и снижение ее прочности! Это развал! Когда прочность снизится до критической, а нагрузки достигнут максимума — система схлопнется. Она просто не может не схлопнуться.

Нельзя одновременно проклинать американцев, грозить им бронированным кулаком и идти в постиндустриальное будущее под знаменем А.Б.Чубайса, всегда донельзя американизированного и американизирующегося теперь больше, чем когда бы то ни было. Или кто-то считает, что так можно? Но пусть он объяснит обществу, на чем основана такая уверенность?

Нельзя ставить на уши уже утвердившийся американский гегемонизм, совершая беспрецедентное действие с признанием Южной Осетии и Абхазии (которое я всячески поддерживаю) и аранжировать это действие стонами и посудами Ремчукова.

Нельзя возвеличивать героизм тех, кто воевал в Южной Осетии (это возвеличивание я, опять же, поддерживаю), и сквозь пальцы смотреть на убийство брата одного из героев этой войны, совершенное в зоне ответственности ФСО, в час пик, на глазах у всех, чуть не под стенами здания правительства и рядом с британским посольством. Это даже не ситуация, когда правая рука не знает, что делает левая. Это ситуация, когда правая рука давит на систему, а левая ломает в этой системе все ребра жесткости.

Класс под патриотические фанфары сдает Россию? Или он готов сказать, что Россия для него дороже накопленных и вывезенных на Запад состояний? Или же он раскалывается на тех, кто говорит «Родина», и тех, кто говорит «бабки»? Нужна ясность, но ее нет! Класс хочет спрятаться от Прямого вопроса: Родина ИЛИ бабки? Не «Родина И бабки» (кто же откажется? красиво жить не запретишь!), а «Родина ИЛИ бабки». А когда Бжезинский И его бэкграунд поставят этот вопрос ребром — что будет тогда?

Мы не имеем права не задавать себе этот вопрос. В памятной всем, наверное, песне пелось: «С чего начинается Родина?» И перечислялось: «с картинки в твоем букваре», «с хороших и верных товарищей», с песни матери и прочее. А дальше говорилось: «С того, что в любых испытаниях у нас никому не отнять».

Но у нас же отняли? По факту — взяли и отняли. Нет СССР.

Владимир Владимирович Путин сказал, что распад СССР — это геополитическая катастрофа. И я его в этом всецело поддерживаю. Но мне кажется, что настало время сказать гораздо большее. И что это, большее, обязано быть сказано именно теперь.

Большее же состоит в том, что РАСПАД СССР — ЭТО КАТАСТРОФА НЕ ТОЛЬКО ГЕОПОЛИТИЧЕСКАЯ, НО И МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ. ЭТО ПРЕЖДЕ ВСЕГО МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ КАТАСТРОФА. Ибо Быть было отдано за Иметь, первородство — за чечевичную похлебку. «Царство количества» ворвалось туда, куда оно не врывалось ни при каком нормальном капитализме. Да и ненормальном тоже. Такой экспансии количества в сферу качества не видела никакая Колумбия.

Такая экспансия количества — это метафизическая катастрофа. Она бросает вызов жизни и человеку. Она создает постжизнь и постчеловека. Мы не ответим на новые вызовы, не поняв как следуем, что это такое. Сегодня уже не может быть политики, оторванной от метафизики, от экзистенциальных вопросов. В момент, когда встает ребром вопрос: «Быть или не быть России?» — подчеркиваю, не вопрос «какой ей быть?», а вопрос «быть или не быть?» — только экзистенциальное и метафизическое начало может придать политике упругость и эффективность.

Так что же такое вызов Иметь, вызов количества, вызов антибытийности, вызов постжизни? Оторвав эти вопросы от политически актуального, мы рискуем погрузиться в пустые умствования. Но, подчинив эти вопросы злобе дня, мы не придадим искомой политике экзистенциального качества.

Вот почему я обращаюсь к опыту тех наших великих философов, которые не чурались политики и не скользили по метафизической поверхности. Я по-своему трактую этот опыт, но не подменяю его анализ своими собственными построениями.

Первым из таких философов, к которому надо обратиться за пониманием феномена постжизни и постчеловека, является Федор Михайлович Достоевский. Это он сказал устами своего героя в «Записках из подполья»: «Это уже не жизнь, господа, а начало смерти». Что самое важное в этих словах? Понятие о НАЧАЛЕ смерти. Смерть для Достоевского не одномоментна. Она начинается. И — длится. Длящаяся смерть и есть постжизнь. А плывущий в потоке постжизни — постчеловек.

Глубже всего Федор Михайлович рассматривает это в своем «Бобке». Вчитаемся в его сокрушительные метафизические и политические пророчества.

Я уже обсуждал феномен неприличности Ремчукова и спрашивал себя и других: «Что это?» Достоевский отвечает: это постжизнь. И связывает постжизнь — социальное, политическое и культурное тление — с возрастанием этого самого неприличия.

«Заголимся!» — восклицают герои «Бобка», объятые тлением. Достоевский, исследуя личность и ее тление, говорит и о других каркасных личностных конструкциях, атакуемых тлением. Например, о способности удивляться.

Он говорит о том, что тление личности порождает способность НЕ удивляться ничему на свете. И что эта способность «почему-то признана» правящим сословием Российской империи — «за хороший тон». Чем это кончилось для правящего сословия — мы знаем по результату. А Достоевский это предвидел. И выводил из своей концепции тления личности. Тление личности порождает неспособность отличить приличное от неприличного… Оно же порождает неспособность удивляться… Что еще оно порождает?