Эти загадочные животные - Царева Ирина - Страница 57

57

Под утро она уснула. А проснувшись, сама спрыгнула с дивана, как будто не было этой ужасной ночи. Вот тогда мне и пришла в голову мысль, что что-то случилось с Бимом и он не просто загулял и не пришел домой. И действительно, Бима мы больше никогда не увидели.

Из письма Винюковой Л. П., г. Ульяновск

Если кошка мирно спит…

В 1970 году я летела самолетом «Ил-62» из Рижского аэропорта на Восток. Со мной была моя кошка Регина — пушистый, с огромными голубыми глазами белоснежный комочек, еще подросток, из породистых турецких ангорок. Расположилась она в специальной дорожной клетке, где сладко спала почти весь рейс. В промежуточных аэропортах при посадках и очередных взлетах Регина вела себя спокойно. Но когда мы стали подлетать к очередному промежуточному аэропорту, а это был город Иркутск, моя кошка стала беспокойно крутить головой, поглядывая в тревоге то на меня, то на иллюминатор. Сидела она у меня на коленях: до этого был обед, а после трапезы она не пожелала, как было прежде, залезать в свой временный домик — клетку. Внезапно она пронзительно замяукала, глядя в упор мне в глаза. Один из пассажиров, бывший военный летчик, летевший на Сахалин к месту своей службы из отпуска, сказал своим товарищам: «Эх, ребятушки, дело-то худо, ведь кошка что-то почувствовала и оповещает нас об этом». Через некоторое время из кабины пилотов вышла стюардесса и объявила пассажирам салона, что мы идем на посадку и всем надо пристегнуть ремни. Я пыталась посадить кошку в клетку, но она не желала подчиняться. Кое-как, при помощи одного из пассажиров, мне это удалось. Но и там она продолжала пронзительно орать на весь салон, что вызвало негодование многих пассажиров.

Я летала множество раз и поэтому знаю, что обычно при снижении самолета, когда шасси выпускаются нормально, самолет не дергается, как в лихорадке. Но наш лайнер, вместо того чтобы постепенно снижаться, задрожал, взмыл вверх, затем пошел по кругу Началась бесконечная карусель, а пассажиров оставили без всяких объяснений. Этот смертельный вальс лайнера в морозном небе Восточной Сибири длился довольно долго.

Я догадалась, что рывки, которые время от времени сотрясали лайнер, связаны с попытками выпустить шасси. Еще я знала, что если не удастся это сделать, то надо летать, пока не выйдет максимальное количество горючего, чтобы при посадке на «брюхо» избежать взрыва и пожара. И вот на одном из витков самолета после очередной встряски шасси, по-видимому, вышло. Во всяком случае, моя кошка тут же прекратила орать и успокоилась.

Стюардесса появилась из своего укрытия и как ни в чем не бывало объявила, что аэропорт Иркутска готов принять нас. Мы плавно приземлились на сверкающую огнями посадочную полосу.

Выходя из кабины, члены экипажа прошли мимо нас на выход, а командир корабля, выходивший последним, засмеявшись, сказал: «Кое-кто здесь оказался счастливчиком!» — и нежно потрепал мою кошку за ушком.

В аэропорту мы узнали следующее: когда наш лайнер стоял на дозаправке, шел небольшой дождь и резиновые покрышки его колес намокли. При взлете шасси были убраны, в полете их проморозило и заклинило. В результате при посадке в Иркутске одно шасси вышло, а другое нет. На одном шасси посадки не сделаешь, самолет пойдет боком, потом перевернется.

Нас продержали в аэропорту Иркутска полтора часа, а потом предложили другой самолет, на котором мы продолжили путь на Хабаровск без приключений. Региночка мирно спала у меня на руках. И пока она была спокойна, причин для волнения и у меня не было.

Из письма Бацман В. С., г. Владивосток

Какие информационные предвестники задействованы в тех случаях, когда грядет беда, — сказать трудно, но предположить, что они существуют, можно. Человеческое выражение «сердцем чую» недаром исключило участие пяти органов чувств в акте предвидения. Что ж, не исключено, что понятие «сердце» когда-либо заменится еще неизвестным пока шестым, а то и седьмым органом чувства, в наличии которого наконец человек посмеет признаться. Животные не столь консервативны в подсчете своих возможностей, поэтому не раздумывают, могут они это знать или не могут, просто верят своим предчувствиям и действуют соответственно.

Легенду о том, как гуси спасли Рим, знают практически все. В начале IV века до нашей эры огромное войско галлов подошло к Риму. Варвары жгли и грабили пригороды, а римское войско было вынуждено укрыться в Капитолии. Огромное каменное сооружение, стоящее на холме, взять приступом было нелегко. И тогда галлы решили организовать штурм под покровом ночной темноты. По тем временам, когда битвы происходили только при дневном свете, это была большая военная хитрость.

Поздней ночью галлы неслышно поднялись на Капитолийский холм. Ни сторожа, ни собаки не услышали их. И только гуси, которые жили в храме, подняли такой гвалт, что разбудили римлян. Варвары не ожидали встречной атаки и были наголову разбиты. Время было жестокое. Сторожей и собак, которые прозевали врагов, предали смерти. А к гусям с тех пор римляне относятся очень уважительно.

Счастливое спасение Рима объясняют, как правило, тем, что чуткие птицы услышали приближение врагов. Но почему их прозевали сторожевые собаки, у которых слух ничуть не хуже, чем у гусей? Эта загадка не находит разумного объяснения у исследователей. Между тем правильный ответ может скрываться в предположении, что птицы не слышали, а предчувствовали приближение беды.

Предвидение беды свойственно многим птицам. Интуитивно мы чувствуем это. Недаром замирают наши сердца, когда мы слышим тревожные голоса птиц. А кружащие над нами и кричащие стаи заставляют нас напрягаться и, маскируя невольное беспокойство, задавать шутливый вопрос: «К чему бы это?»

А уж если птица предупреждает человеческим голосом…

Устами Карлуши глаголет истина

У нас живет попугай Карлуша. Сколько ему лет, никто не знает. Однажды, когда отец копал на даче грядку, он откуда-то прилетел и сел на черенок лопаты. Отец написал объявление. Повесил на воротах, но за попугаем никто не пришел. Так он и остался жить у нас. За неимением клетки, да и средств на ее покупку, отец из лозы, как встарь, сплел дом для своего гостя, и тот сразу его признал. На имя Карлуша он стал откликаться сразу же, как будто с рождения к нему привык. Мою мать недолюбливал, наверное, ревновал к ней отца. А может, быть, потому, что, впервые увидев его, мать сказала: «Ты где взял эту зеленую ворону?» Он действительно был размером с небольшую ворону, только зеленого цвета. Но когда он чистил перышки, распуская хвост, глазам нашим представала радуга цветов: желтые, синие, красные разводы на изумрудной зелени хвостового оперенья.

Отца он любил беззаветно. Тот, единственный из всех, имел право брать его в руки. При этом Карлуша затягивал глаза серой морщинистой пленкой век и сладострастно по-голубиному ворковал: «Па-а-па, па-а-па, па-а-па».

Ко мне он относился терпимо, разрешал почесать себе шейку, при этом выгибая ее, топорща коротенькие перышки, из-под которых проглядывала тонкая, как папиросная бумага, гофрированная серая кожица. Временами проверял мои нервы: когда я протягивала ему какое-нибудь лакомство, перехватывал мой палец тонкой сухой подвижной лапкой с когтями, которыми можно было распороть горло человека, сжимал и тянул к себе. Попытка вырваться могла привести к тому, что палец был бы разорван до кости, поэтому приходилось повиноваться. Затем, пристально глядя в глаза, медленно подтягивал его к клюву и начинал сжимать им палец. При желании он спокойно мог перекусить его. Надо было, не отводя глаз, спокойно сказать: «Карлуша, мне больно». Он немедленно отпускал палец и с уважением бормотал: «Вита, Вита».

Остальным не рекомендовалось совать руку в клетку. Агрессивным он не был, но территорию свою оберегал жестко. К гостям относился равнодушно — не видел в упор. Особо навязчивых отпугивал резким обманным броском головы в их сторону, что заставляло их повторно не рисковать. Мы всегда предупреждали, чтобы не пытались трогать его. И слава богу, инцидентов не было.