Трудно быть чертом - Каплан Виталий Маркович - Страница 9

Ну, можно расслабиться и со вкусом допить остывающий чай. По крайней мере, ясно, что Федя жив и даже здоров телесно. Испытывай он сейчас боль — Свиток окрасился бы алым, голод или жажду — лиловым, ну а уйди он за грань Первой Жизни — Свиток так и остался бы белым. Белый — цвет смерти. Знак того, что одно кончилось, а другое только начинается. Строки жизни смыты с одной страницы — и начинают писаться на другой.

Но ничего большего Свиток не сказал. Искусники высоких кругов увидели бы что-то еще — настроение, желания, страхи. А с пятым на такое и надеяться смешно.

То, что Федя жив, ничего еще, однако, не объясняло. Могли похитить… кто?… да многие могли бы. Начиная от бандюков, промышляющих на рынке недвижимости, и кончая штатовской разведкой. Тем более недавнее предложение от американского друга… Или здешние конторы? Нет, здешние иначе бы действовали. Мягче, незаметнее. Позволили бы человеку ботинки надеть…

7

На этот раз он оказался на заднем дворе собственного замка. Некошеная трава пожухла, стала острой и ломкой, да и листву на старой березе тоже тронуло желтизной. И только разросшейся у крепостной стены крапиве хоть бы хны — темно-зеленая, с фиолетовым отливом, она вымахала в человеческий рост и ничуть не боялась жгучего солнца.

Надо бы велеть подзаботным навести порядок — видать, совсем разленились за последние годы. Да и раньше нечастые наезды в пожалованную твердыню как-то не способствовали образцовому ведению хозяйства. Если мужики в приписанных ему сёлах трудились как муравьи — своя-то ноша не тянет, — то эти, дворовые, чувствовали себя как… как в санатории, пришел ему на ум потусторонний образ. А стыдить их тоже не очень ловко. Образцового порядка может требовать только образцовый домохозяин. А у него в квартире пол не мыт с прошлого года, раковина обрела мутно-серый оттенок, в ванной штукатурка потрескалась…

Вадим Александрович обнаружился сидящим на огромном, три охвата в поперечнике, пне. И был он сейчас одет в потустороннее. Пиджак застегнут на две пуговицы, черный, с серебристыми нитями галстук затянут у кадыкастой шеи, стрелки на брюках ровнехонькие, черные ботинки как минуту назад начищены, сверкают на солнце. В таком виде князь, должно быть, входит в Онкольный класс — последние двадцать лет дари Алханай преподает на той стороне алгебру и геометрию. Учитель он строгий, порою безжалостный, дети стонут — но почему-то без всяких репетиторов поступают в вузы, где математика — профилирующий предмет. Тихий человек, незаметный, скромный труженик — идеальная норка для Смотрителя. Это Искатели должны внедряться в элиту или крутиться возле. Бизнесмены, Силовики, телеведущие, писатели, актеры, журналисты…

А Смотритель — он как паук в центре паутины. Дергает когда нужно за необходимые ниточки, и движется дело. Игорь почувствовал, что мягко и дипломатично сейчас не получится. Очень уж мучила заноза в душе.

— Мой князь, — без предисловий спросил он, — исчезновение Таволгина — это ваши люди сработали? Вадим Александрович моргнул.

— Что? Таволгин исчез? Ты это серьезно? — Игорю показалось, что князь даже на мгновение подскочил, будто из пня выдвинулась острая щепка. — Когда это случилось?

— Не более трех дней назад, — объяснил Игорь. — Вы простите меня, мой князь, но первой мыслью было, что после моего прошлого отчета вы решили погасить Таволгина по самому жесткому варианту.

— Игорек, ты что? — ахнул князь. — Мы же условились — наблюдаем твоего физика и дальше. И какое бы решение по нему ни приняли — только сообща.

— Простите, князь, — твердо сказал Игорь. — Плохо, что я так о вас подумал, но еще хуже было бы, удержи я эти мысли в себе.

— Разумеется, — кивнул Вадим Александрович. — А теперь изложи подробности.

Выслушав Игоря, он надолго замолчал. И все молчало вокруг — не шелестел ветер в листве березы, не трещали кузнечики в траве, не гомонили в кустах птицы. Сон замер, точно фильм, когда нажмешь на пульте кнопку паузы.

— Да, — пожевав губами, изрек дари Алханай, — это очень серьезно. Ты, мальчик, даже не представляешь, насколько это серьезно. Впрочем, тебе и не надо. Федора ищи. Можешь использовать Искусство, как тебе заблагорассудится. Я тоже пошевелю своих людей, подключим ГСУ, ФСБ… пройдемся широкой сетью…

— Я сперва все-таки сам попробую, — возразил Игорь. — Есть у меня одна мысль… вернее, есть один человечек, если уж у него не получится, тогда давайте сетью.

— Вот, кстати, возьми, — князь вынул из кармана пиджака серебряное кольцо, протянул. — Это на несколько дней повысит твое Искусство. Чувствую, пригодится.

Игорь поклонился и надел кольцо на средний палец левой руки. Наяву, конечно, ничего на пальце не будет, кольцо — всего лишь символ, но символ в истинном смысле: канал между Сутью и Воплощением. По каналу, словно ток по медному проводу, заструится сила.

— Жарко тут у тебя, — вздохнул князь, поднимаюсь с пня и отряхиваясь. — Ну ладно, ступай.

Из внутреннего кармана пиджака он вынул авторучку — старомодную, заправляющуюся чернилами. Видать, немало двоек было выставлено ею в классные журналы и дневники. Точно саблей в прошлый сон, Смотритель взмахнул ею, описал в горячем воздухе круг. Игорь скользнул взглядом по бурой замковой стене — и быстро шагнул в прохладную сгустившуюся тьму.

Столик Игорь выбрал у дальней стены, увешанной фальшивыми рыцарскими доспехами. Три часа назад он вызвонил Ваню Скарабея, и тот, помямлив в трубку, назначил ему это место. Игорь скривился, но выбирать не приходилось.

— Что будете заказывать? — возникла перед ним юная официантка в белом передничке. Приглядевшись, можно было обнаружить, что и дева не столь юна, и передник многократно застиран. А можно было и не приглядываться.

— Для начала — чашечку капучино, коньяка араратского граммов пятьдесят, — распорядился Игорь, — и Каких-нибудь сухариков. Найдутся у вас сухарики?

Дева кивнула и удалилась в сторону кухни. На висевшем возле барной стойки электронном табло высветилось 19:00. На это время и договаривались.

Итак, Ваня Скарабей. Когда-то его называли «Скоробей» — бил он действительно очень быстро и на излете советских лет стал даже кандидатом в мастера. Легковес. Но потекла другая жизнь, и боксерская карьера сама собой прервалась — перед Ваней открылись более вкусные горизонты. Правда, в олигархи не выбился. В девяносто втором сел за рэкет, в девяносто четвертом вышел по УДО и резко поумнел. До уровня законника он, ясное дело, не дотягивал, но кое-каким авторитетом у криминала пользовался. Масштаба у него не было, фантазии его не хватало измерений. Но этот человечек знал всех и вся. Чуткий его крысиный нос мог унюхать то, что не по зубам оказывалось старым, битым жизнью операм с Петровки. Чаще всего, впрочем, это не приносило Скарабею особой прибыли — распорядиться найденной информацией он либо не умел, либо побаивался. Его голова представлялась Игорю огромным складом, забитым совершенно неожиданными вещами. Вот тянутся скучные штабеля ящиков с тушенкой, вот коробки с итальянской обувью, вот — гниющие персики из Узбекистана, а вот — библиотека Ивана Грозного или технические алмазы в ящике с углем.

На просвет Скарабей был густо-фиолетовый, тусклый, дырок в его душе зияло немерено, и тянуло оттуда, из дырок, то ли гнилым сеном, то ли слезоточивым газом.

В общем, неприятный человечек, с которым Игорю физически противно было находиться рядом. К счастью, пересекались они редко. Его, Скарабея, вместе со всей своей сетью сдал Игорю предшественник, пожилой Искатель Шуммаги дари Онарг, седьмой круг, в миру — Шарафутдин Ильясович Меркитов. «А ты пальцами нос зажми, — советовал Шарафутдин, — жучок-то и не будет пахнуть». И действительно, пару раз Скарабей оказался незаменим.

Вместо юной официантки к его столику неторопливо подошел пожилой толстый дядька в зеленой ливрее — пошлость владельцев ресторана доходила даже до ливрей.

— Уважаемый, тут с вами хотят побеседовать, — сообщил он, предупредительно наклонившись к уху Игоря. — Пойдемте со мной.