Волшебная дорога - Гор Геннадий Самойлович - Страница 1

Гор Геннадий

Волшебная дорога

Гор Геннадий Самойлович

Волшебная дорога

- Милый мой, - сказал дядя, - в этой комнате необыкновенное окно. Но я тебе не советую смотреть в него слишком часто.

Дядя, веселый загадочный старик, немножко похожий на Жюля Верна, открыл дверь, и я оказался в комнате с необычайно светлым и синим, как речная струя, окном.

На столе лежала книга. Название книги показалось мне странным: "Чья-то жизнь".

- Чья жизнь? - спросил я дядю.

- Твоя.

- Моя?

- Да. Твоя. Ты скоро в этом убедишься.

- А как моя жизнь могла попасть в эту книгу?

- Потерпи, - сказал дядя. - Через несколько дней узнаешь.

Я посмотрел в окно. За окном стоял лес.

Через несколько минут я снова посмотрел в окно, леса уже не было. Вместо леса лениво лежала гора, а перед горой текла речка.

- Куда исчез лес? - спросил я дядю. - И откуда появилась гора? Ее ведь здесь не было.

- Потерпи, - сказал дядя. - Через несколько часов узнаешь. Тебе расскажет об этом книга, которая лежит на столе.

Дядя ушел, а я сел за стол и раскрыл книгу.

Я стал читать и с первой же фразы понял, что в книге речь идет обо мне. Я узнал себя. Это было удивительно, словно, идя по улице, я завернул за угол и встретился лицом к лицу с самим собой.

Я всегда чувствовал себя неуверенным, когда встречал человека, похожего на меня. Меня охватывало чувство смущения, а то даже и вины, словно встреченный мною прохожий мог обвинить меня в заимствовании, почти в краже. Но, читая эту книгу, я узнавал не своего случайного двойника, а себя самого, будто стоял перед зеркалом и разглядывал свое отражение.

Мое отражение подмигивало мне со страниц книги, намекая, что между мною и персонажем странной повести существует подспудная связь.

Я встал, вздохнул, а затем подошел к окну. Горы уже не было и речки тоже. За окном теперь шумело море. Над заливом кружились и тоскливо кричали чайки. Набегая на песок, пенился прибой. Пахло водорослями и солью.

Я снова сел за стол и углубился в чтение. Было совершенно ясно, что повествователь рассказывал обо мне, но неясным пока было другое - обращался ли автор книги к многоликому читателю или только ко мне лично.

Книги вряд ли пишутся для единственного читателя, они пишутся для каждого, кто пожелает войти в удивительный контакт с автором, контакт, который принято называть чтением. Сам процесс проникновения посредством сменяющихся слов и предложений в духовное единство героя, читателя и автора всегда поражал меня своей крайней загадочностью. В романе или повести что-то происходило с другими, непохожими на меня людьми, но почему-то всегда интимно касалось лично меня, словно люди, изображенные в книге, были в кровном или духовном родстве со мной.

Но это была не совсем обычная книга, чем-то похожая на окно, за которым менялся мир, не сообразуясь с логикой обычной жизни. Книга рассказывала мне не о посторонних людях, а о том, кем был я и кем я казался самому себе и людям, знавшим меня.

Я встал, чтобы посмотреть в окно и узнать - по-прежнему ли там море или уже что-то новое, непредвиденное.

Моря не оказалось. Вместо него звенела степь, пахнущая полынью. Вдали поблескивало степное озеро. Огромное небо висело над степью. Парил ястреб.

Но точно такое же небо описывалось на странице, которую я прочел, прежде чем подойти к окну. Там описывались степь, запах полыни. От напечатанных слов веяло июльским жаром, сушью и степным безразличием к человеку, который шел по дороге. И, кроме того, в небе там тоже парил ястреб.

Я перевернул сразу двадцать или тридцать страниц и стал читать новую главу. Было такое ощущение, словно я заглянул в свое собственное будущее.

Герой повествования плыл в лодке по спускающейся с гор таежной реке. Река неслась с неистовой быстротой и несла меня, обрушивая всю свою мощь, все свое лесное таежное бешенство на камни, торчавшие из воды.

С берега смотрела на меня лосиха сочувственными глазами зверя, догадавшегося, что человек попал в беду. Вокруг нее был покой лиственничного леса, тишина, трава, ветви и лосиные следы, примявшие траву. Вокруг же меня было бешенство, захватывающая дух быстрота и грохот. Держа в руке весло, я пытался вмешаться в дела сошедшей с ума реки, но меня несло вниз, бросало из стороны в сторону.

Не дочитав до конца длинной фразы, я встал и подошел к окну. За окном стоял мой дядя, веселый загадочный старик, немножко похожий на Жюля Верна, и смотрел на меня сквозь синее, как струя воды, стекло.

Он побарабанил пальцем по стеклу, я распахнул окно, повеяло свежестью сада. Дядя стоял в саду и, маня меня пальцем, говорил:

- Хватит читать. Довольно. Выходи на свежий воздух. Чудесный день. Волшебная дорога. Мы погуляем с тобой по этой странной дороге.

Мы с дядей вышли на волшебную дорогу, которая то спускалась с зеленого холма, то снова подымалась на холм, играя с пространством и пешеходами. Казалось, природа читала нам поэму, подставляя вместо слов холмы, ветви кленов, облака, синь воды и неба.

На лугу ржала лошадь. Гоготал гусь, плавая в похожем на облачко кудрявом пруду.

Важно восседая на моторной коляске, нас обогнала дебелая дворничиха.

- Здравствуйте, волшебник, - сказала она дяде игриво.

- Разве ты волшебник? - спросил я дядю.

Он очень смутился, покраснел, стал вытирать носовым платком лоб.

- Ну что ты? Как можно? Это в наш-то просвещенный век...

Но я не отставал от него:

- Случайно это не ты менял пейзаж за окном, когда я сидел за столом и читал книгу?

Длинное узкое лицо дяди стало еще более смущенным.

- Чушь! Я материалист. Я уважаю законы природы.

- Я тоже, - сказал я. - Но пейзаж все же менялся.

- В книге? - спросил дядя.

Я не хотел его огорчать и сказал:

- Да, в книге. Эта странная книга поразила меня.

- Чем? - спросил дядя.

- Пока умолчу, - сказал я. - Я ее еще не дочитал и не знаю, чем она кончится.

- Это хорошо, что ты не знаешь конца.

- В конце что-нибудь случится? - спросил я.

- Потерпи, - сказал дядя. - Сам узнаешь, когда прочтешь книгу.

Дорога круто свернула. Мы оказались в лесу. Лес был густ, душен, деревья теснили нас, превратив дорогу в тропу.

Дядя огляделся и вдруг признался мне:

- Я в самом деле хочу стать волшебником.

- Для чего? - спросил я. - Ты же материалист. Диалектик. Тебе нельзя.

- Теперь можно, недавно я ушел на пенсию. У меня много свободного времени. И я хочу использовать это свободное время, делая приятное людям.

- А они не привлекут тебя за это к ответственности?

- За что?

- Волшебство - это пережиток, суеверие, - сказал я.

- Не всякое, - сказал дядя и стал еще больше похож на Жюля Верна. Свои чудеса я хочу запатентовать как крупное изобретение и подвести под них строго научную базу. Не забывай, что я член Дома ученых и сотрудник журнала "Знание".

- А в редакции журнала знают, что ты волшебник?

- Пока нет. Не знают. Но, возможно, догадываются. Я вижу это по выражению лица кассирши, когда она выплачивает мне гонорар.

- Кассирша - это еще ничего. Важно, чтобы не догадался редактор.

- Пустяки. Скоро я подведу под свои чудеса строго научную базу.

- А без базы нельзя?

- Как-то неудобно. Я все-таки материалист.

- Материалисты, - сказал я, - не поступают так со своими гостями, не меняют обстановку за окном, а дают людям привыкнуть.

- И ты привыкай, - сказал дядя.

- Попробуй-ка привыкнуть. То речка, то гора, то лес, то пустыня, а то просто ничего, пустота. Это противоречит законам природы.

Вечером, сидя на веранде, мы пили чай и вели беседу.

- С юношеских лет, - сказал дядя, - я боролся с отсталостью, с разными пережитками и суевериями. Но под старость мне почему-то ужасно захотелось творить чудеса.