Кто не спрятался - Устинов Сергей Львович - Страница 30

У Хулигана оказалась отменная реакция. “Мерседес” рванул с места так, что пыль встала столбом. Через две секунды он пронесся мимо нас, и Виталик сумел показать, что его реакция не хуже. Все остальные остались сзади, но нашей старой разбитой “волге” было трудно тягаться с “мерседесом”. Шансы уравнивала дорога – столько на ней было ям, трещин и ухабов.

– Остановитесь! – орал я в мегафон. – Милиция! Но Хулиган постепенно отрывался. Я открыл боковое окно, высунулся по пояс и выстрелил для начала в воздух. “Мерседес” вильнул и ушел вперед еще метра на три. Я выстрелил еще раз, целясь в колесо, но машину трясло, и пуля щелкнула в бампер.

– Держись! – заорал мне Виталик. – Обойду слева!

Он выскочил на обочину, скользя левыми колесами по самому краю кювета, и на секунду сумел поравняться с “мерседесом”. Я увидел, как человек на заднем сиденье опускает стекло, одновременно поднимая обрез. И выстрелил в третий раз.

Золотцев ткнулся лицом в руль, “мерседес” круто ушел вправо, его перенесло через канаву, он дважды перевернулся и влетел в телеграфный столб.

По прокуратурам меня таскали в общей сложности месяцев восемь. Моя пуля попала Хулигану под левую руку и пробила сердце. Двое других остались живы, хоть и были изрядно покалечены. Главное обвинение предъявлялось такое: я не имел права стрелять в Хулигана, потому что никаких противоправных действий, кроме отказа остановиться, он не совершал. Бесстрастные рожи моих следователей стали сниться мне по ночам. Разговаривать с ними о том, кто такой Золотцев, было бесполезно, они делали вид, что не понимают. И я, сжав зубы, держался версии, что целился в колесо, но в момент выстрела машину подбросило на ухабе. Слава Богу, Виталик все подтверждал.

В конце концов, дело все-таки прекратили, но из розыска пришлось уйти. Как сказал тогда Валиулин, чтоб и овцы были сыты, и волки целы.

Я замолчал. Марина змейкой скользнула под одеяло, обняла меня за шею и поцеловала в подбородок.

– А куда ты стрелял на самом деле? – тихонько спросила она, и я близко-близко увидел ее широко раскрытые глаза.

– В Хулигана, – сказал я честно.

– Так я и думала, – с удовлетворением вздохнула она. Был второй час ночи, когда я проводил ее до подъезда. Заспанная лифтерша открыла на наш звонок и с большим неодобрением наблюдала, как мы еще и еще раз целуемся на прощание.

Я шел по весеннему ночному городу, вдыхая свежий, наполненный запахом цветущих деревьев воздух. Во всем теле и в голове была удивительная легкость. Я просто шел и дышал, гоня от себя прочь все мысли о завтрашних делах. Навстречу по другой стороне переулка прошла припозднившаяся парочка. Мужчина что-то глухо бубнил, а женщина разговаривала высоким, взволнованным голосом. Я разобрал слова “этаж”, “насмерть” и “вдребезги”. Повернув за угол, я остановился. Что-то происходило на том конце двора, за детской площадкой. Там стояла “скорая” и две милицейские машины с включенными мигалками. Бегом я оказался рядом с ними через полминуты.

– Самоубийца, – доложил узнавший меня сержант-водитель и показал наверх. – Сверзился с пятого этажа.

Несмотря на поздний час, вокруг стояли несколько жильцов дома. Два санитара охраняли труп на асфальте, уже прикрытый от нескромных глаз простыней. Я присел на корточки и откинул край. Вероятно, погибший ударился головой – вместо лица была кровавая маска. Но я узнал его по тонкой шее и железным зубам, которые блестели между разбитых губ. Кошкодав Сипягин умер, так и не успев написать чистосердечное признание.

15

Невыспавшийся, с кругами вокруг глаз, злой как собака, Дыскин сидел напротив меня и остервенело ругался.

– Самоубийство! – едчайшим голосом произнес он, устав материться. – Да эта гнида была способна на самоубийство не больше, чем чугунная сковородка!

Я молчал, потому что сказать мне было нечего. Следов борьбы в квартире Сипягина не обнаружено, но заклеенный на зиму балкон был распахнут совсем недавно: клочья бумаги остались и на притолоке, и на балконной двери. В мертвенную фарфоровую аккуратность сипягинского жилища это не вписывалось. Впечатление, однако, не доказательство. Чужих отпечатков пальцев на рамах и ручке двери обнаружено не было. Отработка жилого сектора на этот раз ничего не дала.

Я молчал, хотя тоже был уверен, что Сипягин убит. Я видел тех двух ребят, что сопровождали лысого к Шкуту, и мне нетрудно было представить, как один из них легко берет щуплого живодера за горло, а другой в это время, надев перчатки, открывает дверь на балкон... Может, было так, может, иначе. Но в одном я теперь был уверен твердо.

Кто-то очень неглупый, хитрый и расчетливый постоянно играет в занимательную игру, в которой неизменно выходит победителем. Он не просто развлекается, он играет всерьез, на большие ставки. Что ни ход, то разыгранная комбинация! Убит Черкизов, взят “общак”, а подставлен Витька. Да не просто подставлен, а так, что дочери крупного мафиози достается прекрасная квартира в престижном доме.

Убит Шкут. Убит, потому что знал что-то о деталях предыдущей операции. Перед смертью его пытали, и я, кажется, догадываюсь, зачем. Тех, кто взял из сейфа Черкизова сберкнижки на предъявителя, теперь интересовало, где вкладыши. Но Шкут, скорее всего, этого не знал. Впрочем, он все равно был обречен. А из его убийства извлечена двойная выгода: в квартиру подброшены вешдоки, проходящие по кражам с тряпками, и даже для полной убедительности – список, значит, поиски наводчика милицией прекращаются.

И наконец, убит Сипягин. Надо думать, как только Дыскин его отпустил домой, он бросился сообщать тому, кто нанял его для убийства кота, – и это сообщение стоило ему жизни. Решение было принято быстро. А потом точно так же выполнено.

Я посмотрел на часы: четверть первого. В час начинаются бега. Витька Байдаков рассказал все, что знал про маленького лысого человека. Его зовут Юра, кличка Глобус. Большой авторитет в московском преступном мире. Всегда ходит с одним или двумя телохранителями. Не пропускает ни одного бегового дня, обычно стоит на одном и том же месте трибуны: напротив финиша между каменными колоннами. Он игрок, очень серьезный игрок. Может быть, тот самый, что мне нужен.

– Ты поедешь со мной? – спросил я Дыскина.

– Куда ж я денусь, – кивнул он и, почесав в затылке, добавил: – Только вот что. Давай так: ты на “Жорже”, а я на своей таратайке, для страховки.

Это было вполне разумное предложение. Дыскинская двухцилиндровая “ява” предоставляла нам в случае чего свободу маневра.

– На бегах друг к другу без нужды не подходим, – сказал я. – Но из виду не выпускаем. Теперь “маяки”. Если нужно отойти в сторону, чтобы переговорить, вынимаешь из кармана платок...

– У меня нет платка, – насупился Дыскин.

– Стыдно, – укорил я его. – А что у тебя есть?

Дыскин пошарил по карманам.

– Сигареты, спички, ключи. Пистолет.

– Пистолет вынимать не надо, – сказал я. – Могут не так понять. Достаешь пачку сигарет и держишь ее в левой руке. Вопросы есть?

– Есть, – ответил Дыскин. – Что мы станем делать с этим Глобусом, когда найдем?

– Станем раскручивать, – сказал я, но, судя по дыскинскому хмурому лицу, мой каламбур пропал даром. Пришлось пояснить: – Нам нужны его анкетные данные. Ну, и связи, если будут.

В воскресенье на бегах народу тьма-тьмущая. Я с трудом нашел место на стоянке, чтобы воткнуть “Жоржа”. Дыскину, разумеется, было легче. Я подождал, пока он, размахивая мотоциклетным шлемом, взбежит по ступенькам, закрыл машину и двинулся следом. В очереди за билетом и программкой он стоял человек на двадцать впереди меня, но когда я прошел контролеров, то сразу же увидел его: Валя был неподалеку, увлеченно изучая состав участников первого заезда. Как только я оказался в поле зрения, он повернулся и пошел на трибуны. Предосторожности не были лишними: в такой плотной толпе мы могли потеряться в два счета.