Расширение пространства борьбы - Уэльбек Мишель - Страница 15

Разумеется, трактат так и не был закончен. Впрочем, такса засыпала, не дослушав рассуждения пуделя; но по некоторым признакам чувствовалось, что она знала правду и что правду эту можно было выразить в нескольких лаконичных фразах. Я был юн, я забавлялся. Все это происходило еще до встречи с Вероникой; хорошее было время. Помню, лет в семнадцать я высказывал противоречивые и путаные суждения о жизни; и вот однажды в баре «Коралл» я встретил пятидесятилетнюю женщину, которая сказала мне «Вот увидите, с возрастом все становится совсем просто». Как она была права!

Глава 8

Возвращение к коровам

В пять часов пятьдесят две минуты поезд прибыл в Ларош-сюр-Ион. На платформе холод пронизывал до костей. Город был тихий, спокойный; до удивления спокойный. «Отлично! – сказал я себе. – Можно прогуляться, подышать деревенским воздухом…»

Я прошелся по безлюдным, или почти безлюдным, улицам пригорода. Сначала я пытался выделить различные типы домиков, но в предрассветном сумраке это оказалось трудным делом, и я вскоре перестал.

Несмотря на ранний час, кое-кто из жителей уже был на ногах: они стояли у своего гаража и провожали меня взглядом. Казалось, они не могли взять в толк, что мне здесь понадобилось. Если бы они спросили, я не нашелся бы что ответить. В самом деле, ничто не оправдывало моего присутствия здесь. Как, впрочем, и в любом другом месте.

Чуть погодя я оказался уже в настоящей деревне. Там были изгороди, а за изгородями – коровы. На краю неба появилась голубоватая полоска: значит, до рассвета осталось уже недолго.

Я поглядел на коров. Большинство из них проснулись и уже щипали траву. Правильно делают, подумал я: в таком холоде полезно подвигаться. Я доброжелательно наблюдал за ними, никоим образом не собираясь нарушить их утренний покой. Некоторые коровы двинулись в мою сторону и, остановившись у самой изгороди, стали молча глядеть на меня. Они тоже не хотели нарушать мой покой. Это было приятно.

Несколько позже я направился в региональное управление министерства сельского хозяйства. Тиссеран уже был там; он с удивительной сердечностью пожал мне руку.

Директор ждал нас у себя в кабинете. Он мне сразу понравился; с первого взгляда было видно, что он – славный парень. Но когда разговор зашел о работе, которую мы должны были для него сделать, оказалось, что он в ней нисколько не заинтересован. Он прямо заявил, что для него вся эта информатика – звук пустой. Как он работал, так и будет работать и не станет менять привычки ради того, чтобы угнаться за модой. У него и без этого всё в полном порядке – было, есть и будет, – по крайней мере пока он здесь руководитель. Он согласился нас принять, чтобы не ввязываться в склоку с министерством, но как только мы уедем, он тут же запрячет эти программы в шкаф и больше к ним не притронется.

В таких обстоятельствах занятия с персоналом выглядели как милый розыгрыш: праздная болтовня, чтобы убить время, и ничего больше. Мне это было только на руку.

Прошло несколько дней, и я заметил, что у Тиссерана начинается приступ хандры. После Рождества он поедет кататься на лыжах в горы, в отель-клуб для молодежи: это такое заведение в стиле «занудам вход воспрещен», с танцами по вечерам и поздним завтраком; в общем, такое место, куда приезжают трахаться. Но он говорит об этом без энтузиазма, и я чувствую, что он уже не верит в успех. Время от времени его глаза за стеклами очков вдруг становятся пустыми. Его словно околдовали. Мне это знакомо; два года назад, после разрыва с Вероникой, я был такой же. Вам кажется, что вы можете делать что угодно: кататься по полу, резать себе вены бритвой или заниматься онанизмом в метро, – и никто не обратит на это внимания, никто не повернется в вашу сторону. Как если бы вас отделяла от остального мира прозрачная, но прочная пленка. Тиссеран так и сказал мне позавчера, выпив лишнюю рюмку: «Мне кажется, что я – куриный окорочок в целлофане и лежу на полке в супермаркете». А еще он сказал: «Мне кажется, что я лягушка в консервной банке; я ведь и в самом деле похож на лягушку, верно?» – «Рафаэль…» – тихо, с укором произнес я. Он вздрогнул: впервые я назвал его по имени. Он смутился и больше ничего не сказал.

На следующий день за завтраком он долго сидел уставившись в кружку с какао; а потом с мечтательным вздохом произнес: «Черт, мне двадцать восемь лет, а я все еще девственник!…» Я все же удивился; тогда он объяснил мне, что у него еще осталась гордость, которая не позволяла ему пойти к шлюхам. Я осудил его за это, может быть чересчур резко, потому что он снова попытался разъяснить мне свою точку зрения – в тот же вечер, перед отъездом на уик-энд в Париж. Мы сидели в машине, на стоянке регионального управления министерства сельского хозяйства; вокруг фонарей висел противный мутно-желтый ореол, было сыро и холодно. Он сказал: «Знаешь, я все подсчитал: я могу позволить себе оплачивать одну шлюху в неделю, скажем в субботу вечером. И наверно, в конце концов так и буду делать. Но я ведь знаю, что некоторые мужчины могут получать то же самое бесплатно, и вдобавок с любовью. Вот и я хочу попытаться – пока еще хочу попытаться».

Мне, разумеется, нечего было сказать в ответ. Тем не менее, вернувшись в гостиницу, я задумался. Без сомнения, говорил я себе, в нашем обществе секс – это вторая иерархия, нисколько не зависящая от иерархии денег, но не менее – если не более – безжалостная. По своим последствиям обе иерархии равнозначны. Как и ничем не сдерживаемая свобода в экономике (и по тем же причинам), сексуальная свобода приводит порой к абсолютной пауперизации. Есть люди, которые занимаются любовью каждый день; с другими это бывает пять или шесть раз в жизни, а то и вообще никогда. Есть люди, которые занимаются любовью с десятками женщин; на долю других не достается ни одной. Это называется «законом рынка». При экономической системе, запрещающей менять работу, каждый с большим или меньшим успехом находит себе место в жизни. При системе сексуальных отношений, запрещающей адюльтер, каждый с большим или меньшим успехом находит себе место в чьей-нибудь постели. При абсолютной экономической свободе одни наживают несметные богатства; другие прозябают в нищете. При абсолютной сексуальной свободе одни живут насыщенной, яркой половой жизнью; другие обречены на мастурбацию и одиночество. Свобода в экономике – это расширение пространства борьбы: состязание людей всех возрастов и всех классов общества. Но и сексуальная свобода – это расширение пространства борьбы, состязание людей всех возрастов и всех классов общества. В экономическом плане Рафаэль Тиссеран принадлежит к команде победителей; в плане сексуальном – к команде побежденных. Некоторым удается побеждать на обоих фронтах; другие терпят поражение и на том, и на другом. За некоторых молодых специалистов спорят солидные фирмы; женщины спорят за некоторых молодых людей; мужчины спорят за некоторых молодых женщин; великая смута, великое волнение.

Немного позже я вышел из гостиницы с твердым намерением вдрызг напиться. Одно кафе напротив вокзала оказалось открытым; там компания подростков играла в карты, а больше почти никого не было. После третьей рюмки коньяка я стал думать о Жераре Леверье.

Жерар Леверье был референтом в аппарате Национального собрания, в отделе, где работала Вероника (которая была там секретаршей). В свои двадцать шесть лет Жерар Леверье получал тридцать тысяч франков в месяц. Но при этом Жерар Леверье был робок и склонен к меланхолии. Как-то раз декабрьским вечером в пятницу (перед двухнедельным «праздничным» отпуском, на который он согласился без особой охоты) Жерар Леверье пришел домой и пустил себе пулю в лоб.

В аппарате Национального собрания сообщение о его смерти никого особенно не удивило; он был известен в основном тем, что испытывал затруднения с покупкой кровати. Несколько месяцев назад он захотел приобрести кровать; но осуществить это желание оказалось невозможным. Об этой истории рассказывали, как правило, с легкой иронической улыбкой; но на самом деле тут нет ничего смешного. В наши дни покупка кровати действительно сопряжена с немалыми трудностями, которые вполне могут довести до самоубийства. Во-первых, надо позаботиться о доставке, то есть на полдня отпроситься с работы, со всеми вытекающими отсюда проблемами. Бывает, кровать не привозят вовремя, или грузчикам не удается внести ее по лестнице, и тогда приходится отпрашиваться еще раз. Такой риск всегда возникает при покупке мебели и бытовой техники, и этих передряг уже достаточно, чтобы вызвать у ранимого человека нервный срыв. Но кровать – дело особое, очень деликатное дело. Чтобы не уронить себя в глазах продавца, приходится покупать двуспальную кровать, даже если она тебе не нужна, даже если тебе некуда ее ставить. Купить кровать на одного – значит публично признаться, что у тебя нет сексуальной жизни и ты не собираешься ее начать ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем (ибо в наши дни кровати служат долго, значительно дольше гарантийного срока; могут прослужить пять, десять или даже двадцать лет; это важное приобретение, которое наложит отпечаток на всю вашу последующую жизнь; обычно кровати оказываются прочнее супружеских уз – это нам слишком хорошо известно). Даже покупая полуторную кровать, вы произведете впечатление крохобора и скупердяя; по мнению продавцов, если есть смысл покупать кровать, то только двуспальную. Купите двуспальную – и вас удостоят уважением, почтением, может быть, даже дружески подмигнут.